Михаил Веллер

     Со своими соседями я не желаю иметь ничего общего. Кроме коммунальной
квартиры, общего ничего и нет. Что до  контактов  -  я  лучше  французским
владею, чем они русским. Во всяком случае, со своими  туристами  я  нахожу
общий язык гораздо легче.
     И не обменяться - никто не поедет: жильцов много, на кухню  лестница,
ремонта давно не делали. Да и вряд ли в другом месте лучше будет. И самому
жалко: привык, и условия-то хорошие - центр, все удобства, окно у меня  на
улицу Софьи Перовской, и что пятый этаж (без лифта) - так солнце по утрам,
а лифт мне и даром не нужен.
     Пожалуйста: вчера вернулся с Байкала с группой,  которую  две  недели
назад принял в Киеве. Проводил  их  на  самолет,  написал  сразу  отчет  и
приволок ноги домой. На моей двери - привет от  соседушек:  в  одиннадцати
пунктах перечисляется не сделанная мной пять дней назад уборка и в  резюме
приводится угроза передать дело в товарищеский суд.
     Я летом и дома-то не бываю. Пять дней назад в Алма-Ате  мои  французы
наворачивали на базаре сахарную вату и лепешки и таращили глаза  от  жары.
Отличные ребята, преподаватели из Сорбонны. И вот вам отдых: пожалуйста  в
Воронью слободку.
     В семь утра - грохот в дверь (Полине Ивановне диск бы  метать,  а  не
болячки  лелеять):  "К  телефону-у!.."  -  и  комментарий  для   коридора:
"Спозараночку девки звонят!  когда  и  кончится..."  -  и  шлеп-шлеп-шлеп:
"Устроил притон из квартиры..."
     Знакомые полагают, что раз ты живешь в центре и один - то сейчас  они
принесут тебе радость на дом. И несут,  -  только  успевай  стаканы  мыть.
Иностранцы, кстати,  завидуют:  как  это  у  вас  запросто,  человечно.  А
по-моему, человечней приходить с приглашения хозяина.  Так  что  их  стиль
общения представляется мне правильней.
     Вылезая я, путаясь в джинсах, в коридор, беру  трубку;  глаза  -  как
песку насыпали.
     - Владик, - интересуется женский голос, - как вы себя чувствуете?
     Отлично, отвечаю, себя  чувствую.  Особенно  сон  отличный.  Так  что
благодарю, пошел досыпать. Разговорчики в семь утра.
     Пауза.
     - Это Орех  говорит.  -  (Тьфу,  черт!  В  ее  манере...  Генеральный
диспетчер). - Я  вас  не  разбудила?  -  (Что  вы,  что  вы!  Уже  зарядку
сделал...)
     Надо принять индивидуалов. Супружеская чета из Франции. У них сегодня
поездка за город, излагает далее Генеральша.
     Ясно. Отдых. Съездили на пляж. Да-да, конечно, лето, переводчиков  не
хватает, ага. Ведь можно было бы  утрясти  все  вчера,  нет  же!  -  а  ты
отдувайся; вечная история.
     Они в "Европе". И то ладно -  рядом.  К  восьми  пятидесяти.  Хорошо,
Тамара Леонидовна.
     Я и переводчиком-то быть никогда не собирался.  Иногда  мне  кажется,
что все люди - специалисты поневоле. Кроме отдельных личностей, с  пеленок
чувствующих призвание. Такие уже в детский сад ходят полные оптимизма, что
для того и рождены. Все же нормальные дети, по-моему, только и думают, как
бы увильнуть от детского сада, потом от школы, потом от лекций и  колхоза.
Но поскольку природа, как известно, не терпит пустоты,  то  увиливаешь  от
одного - попадаешь в другое. Я  увильнул  от  математики  с  физикой  -  и
поступил на  филфак.  Увильнул  от  преподавания  в  школе  -  и  пошел  в
"Интурист". Но закон втягивания срабатывает четко: стремишься делать  дело
рационально, находишь в нем положительные  стороны  -  и  оказываешься  на
хорошем счету.
     Вышел я злой. Но в ярком утре еще не вся исчезла прохлада; квартирные
проблемы пока снимались; с индивидуалами работать приятнее; все  улеглось.
Мне нравится работать с индивидуалами. Короткие  отношения  -  в  меру.  В
отношениях между людьми всегда необходима оптимальная дистанция. "Они" эту
дистанцию чувствуют  и  держат  прекрасно.  Взаимное  уважение  людей,  не
лезущих в жизнь друг друга. Какой-нибудь  босс  общается  с  тобой  как  с
равным,  в  то  время  как   у   нас   любая   старуха-соседка   стремится
продемонстрировать, что она значительнее тебя.
     В холле было  много  наших  -  время  завтрака  и  разъезда.  И  хотя
профессиональный стиль - "не отличаться", -  определялись  безошибочно:  в
тех же джинсах и майках, с длинными прическами, американскими  сигаретами,
парижским и верхненемецким произношением, - отличались!..
     Супруги Жанжер выглядели молодцом. Симпатяги  лет  под  шестьдесят  -
стало быть, за семьдесят. (Известная черта: у иностранцев нет стариков,  в
нашем  понимании.  Есть   пожилые   люди,   следящие   за   собой.   Когда
прошловекового выпуска  мэм  сверх  здравого  молодятся  -  неприятно,  но
нежелание капитулировать перед временем симпатично).
     Уселись  в  интуристовскую  черную  "Волгу".   Пушкин,   Петродворец,
Ломоносов?.. привычное дело: бензин наш - идеи ваши. Я обернулся:
     - Куда мадам и мсье желают поехать?
     Они переглянулись.
     - Скажите, пожалуйста, мсье Владлен, - спросил Жанжер, - лучшие цветы
в Ленинграде по-прежнему продаются на Кузнечном рынке?
     Я несколько удивился.
     - Спекулянты, -  радостным  голосом  сказал  водитель.  -  Грузинские
агенты.
     - Вы хорошо осведомлены, - констатировал я с невольной улыбкой.
     - Трудно сказать, лучшие ли, но самые дорогие - да, пожалуй.
     Мы поехали по Невскому.
     - У вас стало больше машин на улицах, - привел любезность Жанжер...
     - Он сказал, что у нас люди стали лучше одеваться или машин на улицах
больше? - поинтересовался водитель.
     - Машин больше, - подтвердил я.
     - И не вижу в этом причин  для  энтузиазма,  -  выразил  свое  мнение
водитель. - А вообще у них огромный запас тем для разговора.
     Наш запас не больше; я промолчал, не  поощрял  подступа  к  столь  же
оригинальным  замечаниям  об  этих,   с   фотоаппаратами,   матрешками   и
балалайками, и о широкой  русской  душе.  В  любом  общении  своя  степень
условности, необходимая для дистанции комфорта.
     Супруги поглядывали по сторонам, не задавая вопросов.
     - Вы уже бывали в Ленинграде?
     - Последний раз мы были здесь семь лет назад, - сказал Жанжер.
     - Семь лет, - откликнулась мадам.
     - Вот и цветики, -  объявил  водитель,  пристраиваясь  в  заполненном
переулке, выключил зажигание и сам выключился, - профессиональное.
     На Кузнечный рынок не стыдно везти кого угодно. Там видно, что все  у
нас растет и созревает, и продается - без очередей и на выбор. Что я и  не
преминул в шутливой форме заметить Жанжерам; они готовно  согласились;  мы
прошли вдоль цветочного ряда; отсветы благоухающего спектра облагораживали
ражие рожи стяжателей. Возбуждаясь, они заводили глаза, цокали, надвигаясь
профилями  горцев,  и   воинственно   потрясали   букетами,   демонстрируя
непревзойденное их качество.  В  этой  разнопахучей  и  гулкой  толчее  мы
пополнились снопом белых гладиолусов,  алых  гвоздик  и  лимонных  роз,  и
обошлось это удовольствие супругам Жанжер в восемьдесят шесть рублей,  или
пятьсот тридцать восемь  франков  по  обменному  курсу.  Я  не  удержался,
подсчитал. Хотел бы я знать, куда им эдакая прорва цветов?
     - Пожалуйста, дарагой, - щедро осиял зубами  расплатившегося  Жанжера
небритый абрек. - Замечательные цветы, на здоровье!  На  свадьбу  столько,
да?
     - Он сказал, что его цветы - лучшие, пожелал вам здоровья и  высказал
предположение, что вы покупаете их для свадьбы, - счел уместным  перевести
я.
     Они опять переглянулись без улыбки; я усомнился в  уместности  своего
перевода.
     - Они желают бросать их под ноги восхищенному населению или  везти  в
Париж и там продать, но уже  дороже?  -  осведомился  водитель,  когда  мы
погрузились. - Сумасшедшие миллионеры... Куда?
     - Куда мы сейчас поедем? - спросил я, сам интересуясь.
     Жанжер достал карту. Там было обведено.
     - Сте-па-шкино.
     Водитель  также  ознакомился  с   картой   и   сложил   губы,   чтобы
присвистнуть.
     - Степашкино-кашкино, - сказал он. - Вот счастье привалило -  трюхать
по пылище в такую жару. Что там такое?
     Я знал не больше его. Молчание с ясностью  снимало  расспросы.  Имеют
право - за все уплачено: Степашкино так Степашкино.
     - Гастролеры... - пробурчал водитель и раздраженно воткнул скорость.
     А я пришел в хорошее настроение. Мне понравилась их  нестандартность.
Никаких фонтанов, никаких фотоаппаратов. Покупаем цветов на сто  рублей  и
едем в Степашкино. Нормально.
     С детства считаю, что мужчина  не  должен  задавать  вопросов.  Надо,
захотят, - сами скажут. Твой такт - твое достоинство.
     Сидеть было  удобно.  Курил  я,  испросив  согласия  мадам,  "Житан",
крепкие и с горчинкой. Жанжер сказал, что в молодости курил тоже  "Житан".
Он угостил нас с водителем резинкой. Проехали "Союзпушнину". Я сказал, что
студентом подрабатывал на аукционах. Они поинтересовались  ценами:  о,  во
Франции меха дороже. Проехали памятник Ленинградской эпопее,  я  сказал  о
нем, они смотрели молча. Выехали на Гатчинское  шоссе,  водитель  придавил
газ на сто пятнадцать, окна зашторились шелестом ветерка.
     Солнце лезло вверх. Делалось все жарче. Дорога начала тяготить.
     - Нача-лось, - процедил водитель. Свернули на  грунтовку.  Место  шло
голое. На колдобинах покачивалоо. За пыльным  шлейфом  обогнали  грузовик,
там женщины повернули выгоревшие  косынки,  в  этот  момент  было  приятно
сидеть  на  своем  месте,  выставив  локоть  в  окно  черной   "Волги"   с
интуристовскими крылышками на лобовом стекле.
     Мадам тихо спросила, далеко ли еще. Я ответил,  что  минут  тридцать.
Водитель стряхивал капли со лба. Я пожалел Жанжеров. Его  кремовый  костюм
местами темнел. Ее,  похоже,  слегка  укачало;  бледная  под  гримом,  она
обмахивалась промокшим платком.
     - Мадам нехорошо? Мы сделаем остановку?..
     Слева осталась рощица. Нет, они не хотели останавливаться. В тени бы,
на травке... Торопятся они куда...
     Машина раскалилась. В автомобильной  духоте  цветы  дурманили.  Позже
выяснилось, что это был самый жаркий день даже этого,  необычайно  жаркого
лета.
     Степашкино оказалось -  два  десятка  неказистых  домиков  у  озерца,
заросшего осокой. Белье мертвело в пустых дворах: безмолвие и зной.
     Жанжер зашевелился, посмотрел:
     - Вот туда, пожалуйста.
     Остановились за селом. Берег  поднимался  отлого,  наверху  тополь  -
старый, приметный.
     Я помог им выбраться с их цветами. Они  очень  заботились  о  цветах.
Пиджак у Жанжера со спины  был  мокрый,  зад  брюк  тоже.  Жена  постояла,
держась за его локоть, и достала зеркальце.
     Водитель сел на траву у обочины.
     - И тени-то нет!.. - Он стащил чехол с сидения  и  швырнул  на  самый
припек, улегся, шумно вздохнув.
     Я размял ноги. Супруги тихо совещались. Я отошел чтоб не мешать.
     - Мсье Владлен, - позвала наконец жена. - Вы бы  не  согласились  нам
помочь?
     Почему нет? За это нам и платят.
     - Проводите нас, пожалуйста.
     Мы медленно  поднимались  втроем.  Я  предложил  понести  цветы;  они
вежливо поблагодарили и несли сами. Хотел бы я знать,  в  чем  заключалась
моя помощь?
     Дошли до тополя. Жена взглянула на мужа.
     - Спасибо, мсье Владлен, - произнес он. - Дальше мы пойдем сами.
     Отойдя, Жанжер передал ей все цветы, вытащил из  бумажника  листок  и
фотографию и стал сличать что-то, глядя на дерево  и  по  сторонам.  Потом
сделал еще десяток шагов и остановился, и она подошла к нему с цветами.
     И вот представьте себе такую картину: зной оглушающий,  ни  души,  за
желтым полем на пустоши коровы пасутся и слышно, как  ботала  их  брякают,
трава редкая, выжженная, - и на эту вот землю женщина опускает цветы, сама
опускается, и по спине ее видно, что она плачет. А  мужчина  стоит  рядом,
склонившись, и вытирает глаза и все лицо платком.
     Я отвернулся и пошел вниз к машине.
     Иногда находит ужасное детство; но только я закурил у Саши (водителя)
"Опал" вместо своих "Житан".
     ...Проехал тот грузовик, и по сидящим в нем  я  понял,  что  французы
возвращаются, и понял, зачем надо было их проводить...
     Неловкость вынужденного знания исказила атмосферу, словно  в  воздухе
между нами проступили невидимые  ранее  связи.  Жанжер  негромко  попросил
остановить где-нибудь напиться: мадам плохо.
     Притормозили у колодца. Я откинул крышку: из глубины  пахнуло.  Ворот
раскрутился, ведро гулко плюхнуло, цепь напряглась;  в  обратном  движении
ворот мерно поскрипывал; появилось ощущение чего-то рекламно-ненастоящего:
деревенский пейзаж, черная "Волга" и иностранцы, пьющие воду из колодца.
     Старуха следила из калитки. Я подошел и поздоровался.
     - Что раньше было - над берегом, где тополь?
     - Да и ничего не было...
     - В войну, не знаете?
     - Своих хоронили немцы, - открыла она мне уже известное.
     Жанжеры ждали. Старуха присела на скамейку  у  забора.  И  я  сел,  с
чувством "назло всему".
     - Вот -  привез  дьяволов,  -  сказал  я  и  устыдился:  будто  желаю
отмежеваться от них и подольститься к старухе.
     Она не отозвалась, пожевала.
     - Что ж, своего, значит, проведать... - Ее морщины были спокойны...
     - Не осталось могилки-то.
     Я пошел на свое место.
     Ехали  молча.  Мадам  всхлипывала  изредка.  Машина  превратилась  из
духовки в пыточную камеру. Я единственно мечтал, как  приму  в  прохладном
полусумраке квартиры холодный душ. Каково приходилось им... я  бы  пожалел
их, наверное, если бы не было так жарко.
     Попросили: Саша остановился у куста. Жанжер бережно  устроил  жену  в
тень. Мы сели рядом: другой тени тут не было. Я собирался с  духом,  чтобы
уйти курить на солнце.
     Надолго запомнится им эта поездочка.  По  их  возрасту  -  последняя,
может статься.
     - Мы из Эльзаса, мсье Владлен, - глуховато выговорил  Жанжер...  -  В
Эльзасе немцы забирали всех молодых. "Солдаты поневоле", их  называли.  Он
был наш единственный сын, Патрик. Он был  сапер,  -  добавил  он,  неловко
повисло полуоправдание, зачем?
     Добрались легче. Мы отдохнули. Мадам успокоилась.
     Расстались у гостиницы. До  завтра  я  Жанжерам  не  требовался:  они
улетели утром. Вернувшись к себе, я упал и заснул.
     Проснулся в сумерки. Долго лежал в том  особенном  блуждании  неясных
мыслей, когда просыпаешься неурочно,  не  сразу  вспоминая,  какое  сейчас
время суток и что было перед этим. Цветы, наверно, уже завяли. Наши цветы.
Или их растащили деревенские пацаны. В своем номере они сейчас как?  Погиб
ли кто в войну у старухи? С кем теперь буду работать? Провожу их завтра за
вертушку в аэропорту: мы посмотрим друг на друга,  и  Жанжер  поймет,  что
презенты переводчику здесь неуместны. Или,  предвидя,  передаст  для  меня
диспетчеру; ей и останутся тогда. Ерунда какая...
     Голубь прочеркнул окно. Я встал и умылся.
     Миновав соседей, спустился на улицу. Небо выставляло  свою  ювелирную
витрину.  Фонари  тянулись  парами.  На  лицах  проходящих  девчонок  ясно
читались будущие морщины, - такое уже было настроение. Я  соображал,  куда
бы мне пойти. Быть одному не хотелось, но ни с кем, кого я знал, мне  тоже
сейчас не хотелось быть. У меня часто так бывает.