Автор неизвестен

     Итак, мы - идиоты!
     Не все, конечно, а лишь те, кому эта история посвящена. Я среди  них,
бесспорно, самый большой, поскольку эта дурацкая мысль  пришла  ко  мне  в
голову раньше всех. Теперь, бросая назад мутный от  алкоголя  взгляд,  мне
легко делать подобные оптимистические заявления. Однако нужно было прожить
все эти последние месяцы, чтобы  так  взять  и  просто  подобное  заявить.
Заявить без горечи, без сожаления, без хвастовства, а просто  так,  лениво
потягивая отвратительную коричневую жидкость и блуждая безразличным взором
из окна автобуса. Но тогда все было иначе. Тогда я был уверен,  что  делаю
самый важный и правильный шаг в своей жизни. Жена меня не понимала, как  и
друзья. Скрыв внутреннюю досаду под уничтожающей ухмылкой, я упорно  стоял
на своем. Они доказывали, что я не прав. Я не слушал. Мне  бы  той  осенью
мои сегодняшние мозги...


     Темная стеклянная коробка "Шереметьево-2" стояла  под  мразью  неделю
непрекращающегося  дождя.  Склизкая  пленка  мороси  размывала   очертания
окружающих  предметов  и  создавала  настроение,  подходящее  только   для
осознанного самоубийства. Подъезжающие к зданию машины выплевывали из себя
спешащих  скрыться  под  спасительной  крышей  возбужденных  пассажиров  и
провожающих. Грязные обшарпанные советские легковушки и рейсовые "Икарусы"
перемешивались с блестящими  иномарками.  Стороннему  наблюдателю  картина
могла  показаться  фантасмагорией.   Будто   оборванцы-нищие   и   сияющие
миллионеры  решили  пойти  куда-то  единым  строем.  Когда-то  давно  весь
аэропортовский комплекс задумали как островок подражания Западу. Получился
он достаточно чахлым. Но  в  те  ушедшие  годы,  про  которые  мы  сегодня
вздыхаем, здесь было подобие машины времени, переносящей в другие  времена
и измерения, блиставшие  в  розовой  дымке  недосягаемого.  Билет  на  нее
доставался мало кому, и те, кто "ТАМ" побывали, становились в глазах людей
категорией особо избранной. Про них говорили: "Он был в  загранице!"  -  и
больше ничего добавлять не надо, лишь понимающе покачать головой.  Сегодня
все уже иначе. Дождем и непогодой провожает отбывающих ноябрь  1992  года.
Уже пять лет, как рухнул "железный занавес".  "ТАМ"  побывали  миллионы  и
успели порядком подразочароваться.
     Сейчас едут работать, отдыхать, в гости и насовсем, едут просто  так,
в поисках острых и иных  впечатлений,  влекомые  всякими  мечтами.  Сейчас
аэропорт является последним напоминанием  улетающим  о  буйстве  красок  и
сумасшествии контрастов убогости и шике, царящих в России.
     Алик, состроив "делового" своей рязанской физиономией, подвез нас  на
Мерседесе, на котором  уже  третий  месяц  шикует  по  Москве.  Доллар  за
коляску, комментарии получателя денег по  поводу  моей  скупости  -  и  мы
погружаем все свои шесть чемоданов и двигаемся к зданию.
     Двое суток шла изматывающая душу борьба между мною и  моею  уважаемой
супругой. В ее итоге, ценой  огромных  и  невосполнимых  потерь  для  моих
восприимчивых серых клеток  удалось  сократить  гору  вещей  в  три  раза.
Однако, этого оказалось все равно мало.  Все  решил  лишь  один  аргумент.
Пришлось пообещать ей, что просто выброшу остальное по дороге, если  спина
начнет разламываться. На это мне резонно отметили, что  живем-де  не  ради
спины, а без трусов и в Германии далеко  не  убежишь.  Что  до  меня,  так
скорее с этими трусами до Германии не добежишь!
     Хмурит чело молодое мой  друг  дорогой  Алик  и  все  не  хочет  меня
отпускать, продолжает уговаривать остаться, откалывая занудные  шуточки  и
мямля что-то своим сиплым баском:
     - Ну, хорошо, братва! Я вас через неделю здесь  встречаю.  Ящик  пива
обеспечен! По рукам? - он хитро подмигнул. - Там в Германии мы  чуть-чуть,
отдохнем и назад! Ну, правда? Скажи!
     - Неделька-две, год-два - больше одной жизни и одного дня не протяну:
тяжело, - ухмыляюсь ему в ответ и морщу губы в притворном разачаровании.
     - А почему еще одного дня? - удивилась Катя.
     - Пока гроб не закопают, - ладонь показала по воздуху крышку, которой
его закрыли.
     - Не паясничай, - рука друга неуклюжей лаской легла мне на  плечо.  -
Мы с тобой не  один  день  знакомы,  не  одну  кашу  заварили  и  не  одну
расхлебали. Брось киснуть! Работы навалом! Ну что тебе? Еще год-два! Разве
впервой? А? - он опять с доверчивой надеждой в  глазах  посмотрел  на  мою
наглую скучающую физиономию.
     Его галаза в прежней жизни определенно принадлежали преданной собаке.
У меня даже сердце противно защемило,  как  в  них  посмотрел.  Я  опустил
взгляд и твердо повторил опять.
     - Нет, Алик. Я решил. Ты знаешь: я упрямый. Если что в голову влезит,
то два раза передумывать не стану. Устал я от этого дерьма, -  голос  стал
раздраженно дрожать. Это плохой признак, значит нервы уже на пределе, черт
бы их взял и сам с ними мучался!
     - А что, там - хорошо? - прозвучал риторический вопрос, заданный уже,
наверное, сотый раз за месяц.
     - Хорошо там, где нас нет, Алик. Так что через пару  минут  в  Москве
тоже благоденствие  настанет,  раз  я  ее  покидаю,  -  его  светлое  чело
неожиданно озарилось  надеждой,  что  мои  слова  и  вправду  сбудутся.  Я
рассмеялся. - Но ты особо не надейся и покупай противотанковые мины, они у
вас вот-вот в дефицит перейдут! А я не хочу пробовать еще  раз  здесь.  Ты
знаешь, что я всегда мечтал иметь офис в небоскребе.
     Он усмехнулся, и я тоже. Самому смешно: офис! Какой теперь к черту...
Объявили наш рейс. Мы обнялись на прощание и понимающе посмотрели друг  на
друга.
     - Бывай, - сказал ему напоследок и отвернулся, чтобы  не  заметил  он
тень тревоги и, главное, страха, подловато пробежавшую по моему лицу.
     Держа одной рукой Катю с Машей на руках, а другой подталкивая коляску
с чемоданами, твердо пошел дальше, вперед. На душе кошки проскребли дырку.
     Оглядываться не стал - незачем. Знал, что он стоит и машет мне  рукой
- одинокая фигура с добрым лицом, моя последняя ниточка в уходящее  бурное
прошлое, которая порвется за поворотом корридора. Прощай! Может ине  увижу
тебя никогда, мой старый и верный друг, а если и встретимся раз, то  будем
совсем другими, лишь Бог знает какими...

     Летели мы нормально, размазанные по мягким креслам и посвящающие себя
каждый любимому занятию. Дочка Маша не плакала, но старалась достать всвех
вокруг. Катя  делала  вид,  что  пытается  отдохнуть,  но  ее  беспокойный
характер не позволял этого сделать.
     Первый класс "Люфтганзы"  -  это  последняя  роскошь  прошлой  жизни,
которую, смачно плюнув, позволил я нам. Если машина рухнет,  то  последние
секунды жизни удасться прожить с радостным сознанием своего  превосходства
перед несущимися в ад в условиях второго класса. Теперь, сидя в полупустом
салоне и лениво пережевывая вторую порцию обеда, разбираю ворох  старых  и
новых мыслей, которые лезут вразброд, как червяки из всех  извилин  мозга.
Тщетно попытавшись порасталкивать их по полкам или хотя бы вернуть назад в
эти извилины, я сдался и стал думать лишь о  еде  -  единственном  способе
расслабить мозги.
     - Катя! Чего мы ели на  дне  рождения  у  Гарика,  ты  помнишь?  -  с
чувством легкой утомленности жизнью и выражением  глубокого  пренебрежения
ею бросил я яблоко раздора, так как  хотел  поразмяться  легкой  бранью  с
супругой.
     Она еще не  сообразила  в  чем  игра  и  промычала  в  ответ,  лениво
отмахнувшись рукой.
     - Отбивные свинные.
     - А когда на той неделе мы с Антошей пережрали, мы  пили  "Карлсберг"
или что? - я довольно улыбнулся в сторону иллюминатора,  ибознал,  чем  ее
достать.
     - И "Карлсберг" и водку и другое дерьмо, - начала накаляться  она  не
только внутренне, но и снаружи, что выразилось в  повышенной  окрашенности
щек. - Ты всегда пьешь и ешь одно и тоже, с одними и теми же, и вы  всегда
ужираетесь, как свиньи, - она резко откинулась на спинку кресла и  сердито
расправила кофту, ставя точку в разговоре.
     Э-эх! Грубо сказанно, но с долей правды!  В  этом  не  откажешь!  Вот
нормальная реакция нормальной  жены,  давно  перешедшая  с  эмоционального
уровня на автоматический.  И  говорит  она  скорее  по  привычке,  чем  по
необходимости.
     Песня, вообще, старая, как наша совместная жизнь.
     Вот они кривят малопоучительные гримасы: Антоша, Гарик, Денис, Сергей
- все  мои  старые  друзья  еще  со  школы.  Все  мы  родились  в  похожих
интеллигентных семьях, где люди бьются об жизнь, как рыба об лед. Как и во
все эпохи, наше бурное время раскидало нас по разные стороны жизни.  Гарик
учится в медицинском. То там, то сям спекулирует по мелкому, или  пытается
себя  в  этом  убедить.  Сергей  попал  в  армию,  и  вместо  веселого   и
жизнерадостного балагура назад вернулся мрачный с  отсутствующим  взглядом
человек, не находящий себе места. Денис на пятом  курсе  уже  первокласный
програмист, зарабатывает больше своих родителей. Антон - активист во  всех
возможных патриотических движениях, во внепатриотические  часы  занимается
по совместительству  рэкетом,  причем  на  этом  порище  он  -  убежденный
интернационалист.
     Но, несмотря на все эти личностные причуды,  мы  продолжаем  дружить,
хотя и препираемся порой за ящиком  пива.  Впрочем...  теперь  я  из  этой
компании выбывал. Первым записался в предатели и покидаю тонущий  корабль.
Противно, но мое понимание ситуации этому уже  не  поможет,  даже  если  я
останусь...
     Экс-кооператор, экс-бизнесмен и экс-звезда в своем кругу, лечу рейсом
Москва-Франкфурт из идиотского прошлого в темное будующее.  Настоящим  был
шоколадный дессерт, который  я  сосредоточенно  уничтожаю,  стараясь  быть
полностью поглощенным этим процессом. Ложка со знанием  дела  скользит  по
стенкам банки, схватывая податливую кашицу.
     Что меня ждет, я не знаю. Думать о том не хотелось...
     Вскоре самолет окутала белая пелена облаков,  и  по  заложенным  ушам
стало понятно, что мы снижаемся. Впереди -  Франкфурт  и  судьба,  которая
призвана  изменить  жизнь.   Мы   приземлимся,   и   в   нашей   биографии
откроетсяновая страница! В самолете я еще искренне уверен, что  это  будет
борьба. Драка, война руками, ногами, зубами и головой за маленькую штучку,
этакую небольшую зеленую  картонку  с  черным  отштампованным  орлом,  имя
которой - немецкий паспорт!
     Нужно  начинать  волноваться?  Вглядываться  в  новые  дали?  Спешить
выяснить, что же бывает там  впереди?  Ау!  Посмотрел  в  иллюминатор,  но
увидел лишь сплошное белое ничего - просто как в жизни.
     Наш клуб идиотов начинал собираться.

     Глубокая декабрьская ночь в  Польше  с  сильными  заморозками  врядли
располагает к прогулкам по лесу.  Морозец  прихватывает  за  разные  части
тела. Лес застыл и угрюмо молчит, обиженный на холод. Казалось все замерло
до ближайшей весны, сжавшись от страха  перед  неприветливостью  зимы.  Но
вот, размеренное зимнее раздумье сбросивших листву деревьев прервал  треск
хрустнувшей под неуклюжими ногами хрупкой ветки.
     Людей была целая  группа.  Они  ставили  ноги  так  осторожно,  будто
передвигались по хрусталю и явно направлялись в сторону той речки, что уже
сорок семь лет надежно разделяет Польшу и Германию.
     Большинству из них на вид лет двадцать-двадцать пять.  Лишь  поджатые
губы выдают детскую отчаянную  решимость  нашкодить,  а  ангельские  глаза
полны пустоты. В руках почти нет груза и одеты  они  заметней  легче,  чем
нужно в это время года. На них,  согласно  последним  всхлипам  российской
моды,  напялен  джентельменский  прикид  современного  молодого  человека:
польские  джинсы  и  китайские  кросовки  с  куртками.   Вещи   не   очень
затрепанные,  точнее,  они  даже  почти  новые.  До  сегодняшнего  дня  их
использовали только на выход.
     Среди идущих выделяются двое парней, с ними три  девушки  с  бледными
лицами, на которых застыло безразличие. Высокая блондинка несет  на  руках
ребенка лет трех.
     В полном молчании: прохлада, видать, рот сковала, подошли они к  реке
и  остановились.  Один,  которого  можно  принять  за   главного,   сказал
по-русски, но с легким южным акцентом:
     - Здесь! Дальше мокро! Снимайте  с  себя  ботинки.  Стягивайте  юбки,
брюки, кофты. Всю одежду нужно в узел вязать и держать над  головой.  -  В
голосе звенела сталь "настоящэго мужчины". - Вика, давай Юлю сюда.
     Широким и  наигранно  деловым  жестом  парень  вытянул  из-за  пазухи
бутылку водки и налил девочке в рот немного жидкости. Она встрепенулась  и
пронзительно завизжала, но Вика ее быстро успокоила. Та  почти  немедленно
уснула, опьяненная алкоголем. Хотя температура воды на первый и на  второй
взгляд и не лучшая для  купания,  но  все  начинают  раздеваться  с  явным
намерением искупаться. В душе каждый уже проклял себя и  мысленно  побился
головой о стенку  за  то,  что  решил  поддаться  на  уговоры  Альфреда  -
старшего, и поехать сюда из самого Владикавказа, из Осетии, через Россию и
Польшу, а теперь еще и лезть по воде в такой холод.
     Непосвященный   может   искренно   подумать,   что   это   -   группа
контрабандистов или сумасшедших. Но не стоит зря  переживать  и  утруждать
свои мозги. Они ни те и ни эти. Определение таких людей хорошо известно  и
жителям и полиции по обе стороны Вислы,  потому  что  в  этих  местах  они
порядком поднадоели. Это - азюлянты! По слогам: а-зю-лян-ты - те, кому эта
история и посвящена.
     Идут они в Германию искать  лучшей  жизни.  Пограничники  придумывают
всякие ухищрения, чтобы не дать им пройти, буквально из себя  выходят.  Но
те, гонимые  не  только  мечтой  увидеть  Запад,  но  и  примером  других,
ухитряются обходить все препоны и прорываются в страну их мечты.
     Дрожа от холода на другом берегу так,  что  вокруг  отчетливо  слышен
перестук  молодых  крепких,  еще  не  искусственных  зубов,   все   быстро
натягивают на себя одежду, которую, правда, уже успели подмочить. По кругу
идет бутылка водки, открытая еще на той стороне. Ее  весело  приветствуют.
Даже девушки глотают так, как только и можно  пить  этот  истинно  русский
бодрящий напиток: из горла. Палящая горло жидкость, согревает все тело  и,
главное, душу от страха и холода.
     - Ну, теперь все! - громко и уверенно говорит Альфред.  -  Нас  могли
только поляки остановить. Немцев здесь нет, - он подергал  лицом,  пытаясь
сотворить выражение собственного убеждения. -  Да  и,  вообще,  они  ночью
спят, эти немцы. Чтобы днем хорошо работать, нужно ночью  хорошо  спать  -
закон  капитализма.  У  них  по  ночам   границу   нелегально   переходить
пограничник запрещает, так как он спать должен и ловить не может.
     Ему ответили дружным смехом  и  отправились  в  путь  быстрым  шагом,
стараясь согреться на ходу. Через полчаса компания добралась до  маленькой
деревеньки. Белые домики выглядели ухожено. Улочки стояли в тишине.
     - Ой как красиво!  Все  прибранно!  -  воскликнула  восхищенно  Лена,
широко открыв глаза от восторга.
     Альфред махонул рукой.
     - Да нет. Здесь ГДР еще. Вот на западе, там и вправду все класс! - он
в Германии уже в шестой  раз  и  во  всех  "немецких"  вопросах  известный
авторитет. - Теперь я еще  повторю,  что  к  чему.  Мы  отсюда  на  поезде
доезжаем до Геры, там у меня стоит машина. Оттуда  на  ней  мы  доедем  до
Франкфурта. Если нас в дороге  где-то  остановит  полиция,  то  мы  просим
азюля. Повторяю для идиотов: А-ЗЮ-ЛЯ! В поезде ведите  себя  спокойно,  не
дергайтесь и не трепыхаетесь, делайте вид, что вы  -  туристы.  Эдик,  где
деньги?
     - В подошве, - пробухтел второй, толстый увалень, с плоским, как блин
лицом и с посаженными где-то близко к затылку глазами.
     - Вытаскивай! - Альфред посмотрел на него пренебрежительным взглядом.
- Мы за дорогу башляем. Если нас поймает контролер, то нехорошо будет.
     Группа тронулась к  вокзалу.  Часы  показывали  четыре  утра,  и  они
старались идти тихо, не разговаривая. Если услышат шум или  русскую  речь,
то позвонят в полицию. Местные бюргеры знают, кто в  этих  местах  говорит
по-русски в подобное время суток. Естественно, они  считают  своим  долгом
выдавать искателей приключений полиции.
     Поезд  отправлялся  в  пять.  Они  купили  билеты  и  сели  в  вагон,
притихнув, как испуганные куры на насесте. Их никто ни о чем не спрашивал.
Через час контролер посмотрел талоны и ничего не сказал.
     - Теперь, - важно  выступал  Альфред,  приняв  победно-величественную
позу и покачивая головой в такт своим философствованиям - у нас все будет!
Никаких проблем! Германия - это  не  Россия!  Здесь  в  магазинах  столько
товара, что никто не обращает внимания, когда воруешь! Мы себе еду  только
так доставать будем. А что дадут пособия или если заработаем, так отложим:
потом на машине назад поедем!
     Компания слушала, недоверчиво-очарованно глядя ему в рот. А он дальше
рассказывал о том, как вскоре будет круто.
     - Да и это все ерунда! Если повезет, так мы еще и по видику  вытащим!
Да что там по видику! Нормальные люди здесь на одежду не тратятся.  Только
немцы-дураки деньги платят. А так - нет проблем! Пошел в  магазин,  там  в
примерочной под одежду засунул что или просто новое на свое старое поменял
и пошел.
     Рассказы ни для кого новостью не  были.  Но  теперь,  когда  Германия
лежала не в туманной дымке, а  катилась  под  колесами  поезда,  романтика
предстоящих приключений сжимала сердце и будоражила мозги...
     Поезд шел вперед. Впереди - Франкфурт.

     Рига  -  независимая  столица  независимого  государства,  свободного
стараниями своих граждан.  Независимые  латыши  заслуженно  считают  своим
подлинным достижением закрытие ОВИРов и открытие турагенств, которые всего
лишь за мизерную плату, долларов этак  за  160,  делают  паспорт,  визу  в
Германию и билет на автобус до Берлина. От  нее,  от  столицы,  автобусный
рейс Рига-Берлин медленно,  но  верно  продрался  через  молодую,  но  уже
крепкую лато-литовскую границу, и теперь второй день стоит перед Польшей.
     Объединенные  общим  несчастьем  -  счастьем  поездки   в   Германию,
пассажиры мирно сидели весь первый день, не высказывая неудовольствия.  Но
уже на вторые сутки, когда  радость  путешествия  за  границу  померкла  с
окончанием продуктовых запасов, люди стали  роптать.  Смертельно  уставшая
старшая группы, лет пятидесяти, в девятый раз объяснила, что уже заплатила
двести долларов, и пограничники обещают вечером приступить к досмотру.
     - За двести долларов нас только  в  Белоруссию  пустят,  -  прозвучал
звонкий, но срывающийся голос в середине салона.
     Сидевшие засмеялись. Замечание пришло от  худощавого,  светловолосого
парня лет восемнадцати... Он сидел рядом с другим, высоким с копной черных
волос. И  тот  и  другой  одеты  в  похожие  и  давно  отжившие  свой  век
левисовские  джинсы  и  пуховые  куртки.  Они  едут  из  Риги   и   успели
познакомиться. Высокий, которого звали Леня, по  пути  к  своим  знакомым,
живущим уже два года во Франкфурте, а второй хочет куда-то в Гамбург.
     Они были самыми молодыми из нашей будущей  компании.  Их  не  обеляла
седина прожитых лет, морщины опыта не испещеряли лица,  и  груз  семьи  не
болтался позади бесплатным придатком. Они  были  самыми  наивными,  самыми
восторженными и, конечно, полными идиотами,  как  и  другие  члены  нашего
клуба. Но  при  этом  им  предстояло  стать  жизненной  энергией  для  все
окружающих.
     - Юра, чего ты забыл в том Гамбурге? Поехали со мной!  Во  Франкфурте
хорошо! - детским басом убеждал высокий светлого.
     - Я хочу там работать  -  упрямо  капризничал  второй,  как  ребенок,
которому и вправду хочется, но нужно поломаться.
     -  Какая  разница?  Эти  мои  знакомые  помогут  с  работой  в   этом
Франкфурте.
     Их разговор прервали. Из глубины  салона,  аморфно  переваливаясь  на
толстых ногах, подплыл  человек  в  новых  джинсах,  красной  куртке  и  с
типичным лицом торгаша. Таких мы привыкли видеть везде и  повсюду.  Символ
наших дней, он все купит все продаст, во всем  разбирается,  как  истинный
специалист.
     - Мужики, плейер продаете, - указывая на магнитофон, висящий у  Лени,
спросил он безразличным голосом, характерным для людей его профессии,  имя
которой - СПЕКУЛЯНТ.
     - Нет! - заинтересованно ответил Леня. - А сколько дашь?
     - Да пять марок, - тот скучающе отвел взгляд за горизонт,  будто  ему
разговор наскучил еще до  начала.  При  этом  он  продолжал  наблюдать  за
реакцией собеседников всеми рецепторами.
     - Поищи кого! - Леня усмехнулся.
     - А за сколько ты хочешь? - пренебрежительно спросил "спекулянт".
     - За водку. Пять бутылок.
     -  Могу  дать  две,  -  покупатель  повертел  перед  собой  пятерней,
внимательно что-то на ней выискивая.
     - За три.
     - Ну ладно, так и быть, - мужик заметно оживился. - По дружбе отдам.
     Через минуту бартерный обмен  произвели,  и  обе  стороны,  довольные
своей оборотистостью, отправились наслаждаться приобретениями.  Еще  через
час Леня уговорил-таки Юру ехать с ним во Франкфурт,  вместе  с  этим  они
вдвоем уговорили и пару бутылок.
     Поздно  вечером  пограничники  быстро  осмотрели  паспорта  и  багаж.
Автобус пошел  дальше.  На  следующий  день  на  польско-немецкой  границе
молодой с деланно-серьезной миной парень в зеленой форме долго разглядывал
у всех визы, и потом рейс пошел наконец  на  Берлин.  Юра  и  Леня  поедут
оттуда дальше на Франкфурт.

     Чопский вокзал  шумел  разноголосою  толпой.  Эта  станция  связывает
бескрайние просторы бывшего Советского Союза, в смысле  нынешнего  СНГ,  с
Чехословакией и Венгрией, а через них и со  всей  Европой.  Сегодня  здесь
можно встретить не только жителей приграничных стран, но и тех, кто прибыл
с другого конца глобуса. У них мало общего. Они родились, росли и жили  по
разному. Но сейчас их объединила одна цель: они едут на Запад!  Туда,  где
уже остались их родственники и знакомые, или они просто от кого-то слышали
о сладкой жизни там и теперь спешат урвать свой кусок заграничного пирога.
     Среднего роста мужчина, очень  худой,  седой,  с  чеховской  бородкой
пробивается сквозь толпу к поезду. Одет он в видавший виды  кожаный  плащ,
за спиной болтается рюкзак, а в руке -  дипломат.  Имя  человека  -  Борис
Юрченко.
     На  лице  его  застыла  озабоченно-сосредоточенная  маска.  Занят  он
тяжкими думами. И о том, что  уже  стоит  одной  ногой  в  клубе  идиотов,
никакого представления не имеет.  Он  будет  нашим  кладезем  знаний.  При
внешней алчности, самый добрый среди нас и и самый ранимый.
     Всю дорогу из Полтавы сюда думал он о своем плане. Оставив дома  жену
и дочку, поехать в Германию  на  занятые  двести  долларов.  Работать  там
по-черному.  Оттуда  мечты  влекли  в  Италию  и  во  Францию.  Визы  были
припасены. Сейчас, когда поезд тронулся, Борис  еще  раз  подавил  в  себе
возникшую вновь мысль, что что-то сделано неправильно.
     Состав шел до Праги. Дальше автобус до Франкфурта,  где  уже  полтора
месяца  живут  знакомые  Бориса.  Немецкий  пограничник,  через  два   дня
пропустивший рейс Прага-Франкфурт, выглядел очень устало. Было  уже  около
четырех утра, и ему нетерпелось закончить смену.
     - Schnell! Schnell! (Быстро!  Быстро!)",  -  крикнул  он  водителю  и
махнул рукой, чтобы тот проезжал. Есть у людей визы или нет у людей виз  -
это его волновало не больше, чем война в  Руанде  или  марсиане  на  луне.
Борис всего этого не видел, как, впрочем, и другие пассажиры. Автобус  шел
на полной скорости во Франкфурт на Майне. Он спал и видел возвышенные сны.


     Мерный свет заливал угол в ресторане "Чайна", где стоял  наш  столик.
Мои глаза внимательно смотрели на вилку, куда только что нанизался большой
кусок кальмара. Медленно погрузив его его в соус,  я  хорошенько  его  там
вымочил. Вытащив нуружу, осмотрел и положил себе в рот, после чего  сделал
большой глоток прозрачно-белого Мартини. "Сказать  честно,  кальмар,  если
его  поджарить  без  приправ,  совершенно  безвкусный.  Он  хорош  лишь  в
оболочке, в которой его следует варить в масле с  достаточным  количеством
соли и перца. Потом обмакнуть жареную бестию в соус  с  лимонным  соком  и
есть. Но вкус будет просто не полным, если не запить  его  рюмкой  белого.
Впрочем, можно и Мартини, но это -  лишь  мое  капризное  извращение.  Или
можно поступить и проще: взять  много  пива  из  лучших  сортов  и  просто
закусывать его кльмарами", - вот единственные мысли, занимавшие мою голову
в этот час. Я им искренне предавался, не беспокоя ни себя ни других  ничем
более низменным.
     Потом кальмары наскучили, потому что все без исключения переместились
с тарелки  в  желудок.  Можно  было  переключить  внимание  на  Катю.  Она
оживленно разговаривала с Сергеем  -  моим  другом,  не  забывая,  правда,
отдавать должное и роскошно сервированному столу.
     Мы  прилетели  в  двенадцать  дня  по  местному,   и   яркое   солнце
приветствовало  наше   авантюрное   появление.   Меня   поразила   громада
Франкфуртского аэропорта, огромная масса людей, собравшихся здесь по  пути
во все страны мира. Даже сложно  сравнить  свои  впечатления.  Один  друг,
бывший в Нью-Йорке,  как-то  описал  вокзал  Гранд  Централь,  назвав  его
большим Киевским вокзалом в Москве, только увеличенным в пять раз и ужасно
грязным. Но я бы не  сказал,  что  здешний  аэропорт  -  это  просто  пять
"Шереметьевых". Весь комплекс - это город. Тут и магазины  и  рестораны  и
кинотеатры и дискотека и многое другое, причем на свежий взгляд совершенно
не нужное утомленным долгим перелетом пассажирам.
     Сережа нас встретил и отвез в  один  небольшой  отель,  хотя,  говоря
откровенно, небольшой лишь отель,  а  цена  вполне  не  маленькая.  Самого
Сергея я знаю лет с шестнадцати. Он уже шесть лет в Германии  и,  несмотря
на это выглядит вполне сносно.
     - Скажи мне Сережа, пожалуйста, что-то! -  я  оторвался  от  ленивого
созерцания и решил придумать и  ему  вопрос  на  доставание.  -  Когда  мы
сегодня прилетели,  то  после  пограничников  попали  сразу  в  общий  зал
совстречающими и провожающими. Так? И только  потом  я  спустился  куда-то
получать свои чемоданы, и там уже и была таможня. То есть все,  что  через
таможню перенести нельзя, я оставлю в главном зале?
     - Паша, если ты будешь в Германии задавать себе и другим вопросы типа
"почему", то тебя надолго не хватит, - он хитро  улыбнулся.  -  Это  вы  в
вашей перестройке или что там у вас, ко всем пристаете "Почему?". У немцев
раз  сказали,  значит  так  надо,  -  его  указательный  палец  подчеркнул
безапелляционность этого совета.
     - Ты уже опытный немец, тебе виднее... - я лениво откинулся  наспинку
стула.
     - Не морочь мозги шайзем! - Тут мне впервые довелось услышать  слово,
употребляемое в этой стране через каждую фразу, а означающую всего-навсего
"дерьмо". - Расскажи, лучше, что ты делал все это время.
     - А что я делал? Один шайз, как ты говоришь... - рука махнула на все,
что я  делал.  -  Поступил,  вот,  в  институт.  Женился  на  Кате,  своей
сокурснице. Через год бросил этот... шайз (слово сходу пришлось по  вкусу)
с учебой к чертовой матери.
     Я нудно и вызывающе пояснил вводную часть и глотнул  вина,  чтобы  не
дать себе заснуть из-за одолевавшей  скуки  от  бесполезного  перечисления
совершенных за последнее время глупостей.
     - Понимаешь, наше время рождало события,  успеть  за  которыми  можно
было лишь думая, как компьютер, принимая  решения  на  месте  и  постоянно
везде и во всем  дерясь,  не  останавливая  хода  мыслей  на  ерунде.  Как
паровоз: включился и попер, впере-е-ед! Все это, если хочешь, то, о чем  я
мечтал: делать деньги, - очертив пальцем в  воздухе  доллар,  объяснил,  о
каких именно деньгах речь. - Чистые, грязные, заработанные,  украденные  -
не важно! Кооператив - шили майки. Потом возили из Турции и Польши  партии
всякого дерьма, которое в нормальном мире стоит  доллар  за  тонну.  Затем
переключились  на  медь  и  руду.  Я  снимал  шикарную  квартиру  у  метро
"Маяковская". Денег не считал. Врагов приобрел  еще  больше,  чем  потерял
друзей. И когда однажды ошибся, то все  на  этом  и  закончилось.  Пуф!...
Продал все, что мог, и решил начать заново, но не там, в Москве, а  здесь.
И начать с нуля, так как кроме него ничего не имею.
     - И что ты хочешь делать сейчас? - мне кажется он и вправду стал  мне
сочувствовать... Терпеть не могу.
     - Не знаю... Это - главная проблема! Остаться, выучить  язык,  понять
обстановку.
     - Короче, пришел, тепреь надо увидеть - может победишь. Так, что ли?
     Бог знает, что  ему  сказать.  Тут  и  себе  ответить  не  просто.  Я
медленно, со знанием дела, намечаю глазом, как разрезать свиную  отбивную,
и в глубине рта уже ощущаю вкус, представляю, как рюмка коньяка  последует
за первым куском, отрезанным так,  чтобы  на  нем  было  и  немного  сала.
Подношу к носу вожделенное мясо. Важно почувствовать запах блюда - это  не
только улучшает пищеварение, но и придает пище вид ритуала,  превращая  ее
из обычного пожирания в осознанный процесс.
     - Знаешь, я как всегда, не помню кто, но один умный  человек  сказал,
что Бог не требует от тебя побеждать, он лишь ждет от тебя попыток.
     - Ну что ж, тогда нужно  делать  попытки,  -  мой  друг  одобрительно
посмотрел на мою рожу. - Когда ты хочешь просить азюль, в смысле убежище?
     Я некультурно зевнул, расслабленный обедом.
     - Как только, так сразу. Завтра -  воскресенье,  понедельник  -  день
тяжелый, вторник в самый раз.
     - И ты уверен, что стоит рисковать всем, что ты можешь иметь  у  себя
там, ради этой бумажки, о которой ты грезишь наяву и во сне? -  вопрос  на
всякий случай. Наверно чтобы потом его не обвиняли, что он затащил.
     - Хорошо называть немецкий паспорт бумажкой, когда он лежит у тебя  в
кармане! - не в обиду ему сказал я. - Вот  когда  в  кармане  лежитсерп  с
молотом  -  считай  что  фига,  так  тут  подобная  мелочь  вырастает   до
невероятных размеров. Я, знаешь, дорогой мой,  свободы  хочу.  Не  свободы
выйти на Красную площадь и сказать, что  Ельцин  -  дурак.  А  свободы  по
первому желанию левой ноги положить в карман ту презренную зеленую бумажку
и лететь, куда вздумается. Не помнить о визах, не помнить, что  это  стоит
столько, что не могу себе позволить...
     - Здесь это тоже денег стоит...
     - Здесь есть возможность их заработать! А у нас, чтобы кто-то мог  на
Майорку  слетать,  до  него  должно  пару-тройку  поколений  его   предков
трудиться и во всем себе отказывать.
     - Ну Бог с тобой. Я думал, что тебе паспорт нужен, а  ты  на  Майорку
хочешь...
     Мы чокнулись.

     По центральной  улице  Франкфурта  -  Циель  шли  развязной  походкой
отдыхающих бездельников Юра и Леня. Уже неделя прошла с тех пор,  как  они
приехали в Берлин, имея в кармане целое состояние:  сто  марок  и  бутылку
водки в сумке с немногочисленным багажом. Там же, не купив  билет,  потому
что не хотели они сели на поезд до Франкфурта на Майне. Признаться честно,
если  бы  и  хотели,  денег  бы  все  равно  не  хватило.  Им  повезло,  и
путешественники докатили до самого Касселя, четыреста километров, пока  не
пришел контролер, точнее контролерша.  Их  судъба  была  предопределена  с
полицией, штрафом и скандалом. В Германии с безбилетниками, если их ловят,
то долго не разговаривают, а просто предлагают  провести  милую  беседу  с
полицейским. Но контролерша попалась молодая, может и неопытная,  но,  что
точно, ее купил своим видом Леня  -  высокий  и  статный  красавчик,  мило
улыбавшийся. Отделались, короче, ребята ста марками штрафа, и высадили  их
на маленькой станции.
     Провели ночь под вышкой высоковольтки. Не была их ночевка  ни  теплой
ни сухой. Еды осталась лишь бутылка водки, ее и пили, ею и закусывали.
     - Я в армии в морпехе был - продолжал свой монолог Юра. - Сержантская
школа, потом сразу отделение дали. Было хорошо,  подходишь  к  молодому  и
говоришь что-нибудь. Он идет и делает. А если нет, то дам в скворечник.
     Леня молча покачал головой.  Воспитанный  в  городе,  где  жили  одни
латыши, он привык  больше  слушать,  чем  говорить.  Пока  же  все  больше
хмурился, пытаясь собрать в голове полезные  мысли,  но  они  все  куда-то
подевались.
     - У меня со всеми лейтенантами были  лады  -  продолжал  повесть  про
былинные геройские подвиги своей жизни Юра. - Один только козлом оказался.
Я строй поставил, а он ко мне с сапогами пристал, что не чистил. Ну я ему,
мол "иди ты..." Ну а он мне: "Сержант, к прапору за колом бегом  марш!  "Я
бегу, а в голове глупые мысли: "На фиг ему кол? Что он им будет: по голове
лупить? "Я принес, а он мне: "Копай колом от забора до полудня! "Дурак!  -
Юра плюнул в сердцах.
     Потом потянулся, пошел к дереву, спас его от засыхания,  оправившись,
и продолжил.
     - Я перед армией в Голландии слесарем работал.  Я  у  хозяина  важным
был. У него часто  русские  трейлеры  чинились.  Я  по  ним  все  знал,  а
голландцы  ничего.  Он  мне  много  платил  -  голосом  бывалого  человека
похвастался он своему безмолвному слушателю.
     Леня ухмыльнулся. Он уже все это в пятый раз слышал. Ему надоело,  но
других собеседников не было, и лучше такой, чем никакого.
     На следующий день они дошли до автобана, к  большой  заправке  и  там
стали ловить попутную машину. Автостоп на немецких шоссе распространен,  и
четыре часа усилий увенчались успехом. Еще через четыре часа их ссадили на
северной окраине долгожданного города, предоставив брать свою судьбу за ее
рога. Если получится...
     - Ну! - Юра с нетерпением посмотрел на своего спутника.
     - Что - ну? - добродушно ответил тот.
     - Куда идем? - "бывалый" мелко дрожал и подергивал поочередно разными
частями тела от напряжения встречи с обещанным светлым будущим.
     - Ну я не знаю...
     - Где твои знакомые?
     - А! Я забыл. Сейчас - Леня полез в карман за  кошельком,  где  лежал
адрес. В куртке его не оказалось, в штанах тоже, не было его и в рубашке.
     Стоял вечер. Они шли по улицам незнакомого  города,  к  которому  так
стремились. Его можно было пощупать, но совершенно определенно нельзя было
положить в рот,  чтобы  наполнить  пустой  желудок.  Серые  дома  мрачными
гигантами наступали со всех сторон. Далеко  осталась  Рига.  В  Берлине  и
Касселе, когда их ссадили с поезда, они знали, куда едут, а сейчас?
     - Как ты мог? Как ты думал? Почему не записал  на  второй  бумаге?  -
истерично кричал срывающимся басом Юра.
     - Я записал.
     - И где она?
     - В кошельке.
     - Ну идиот! Ну идиот! Мы два дня не ели и, когда будем, не  известно.
Ну идиот! - десять раз повторил  Юра  и  в  отчаянии  стукнул  кулаком  по
ближайшей стенке. Это не помогло. - Ну идиот!
     В этот момент его голову  осенила  идея  и  голос  заметно  отвердел,
вспомнив армейское прошлое.
     - Все! Я иду в полицию! Виза у меня все равно закончилась. Я не  имею
права здесь быть! Они должны нас из Германии  выгнать,  а  сегодня  нас  в
камеру посадят и дадут поесть. Я иду  в  полицию,  пусть  они  меня  назад
отправляют.
     Идея действительно  казалась  заманчивой,  а  главное,  единственной.
Навстречу показался человек. Юра к нему подбежал, схватил  за  руку  и  на
ломаном подобии английского спросил:
     - Ну, где тут полиция, полиция где тут?
     Прохожий долго вникал, а потом, догадавшись, кивнул в правую сторону.
Участок оказался в трех минутах ходьбы. Они постучались и вошли вовнутрь.
     - Извините - начал браво Юра,  с  общего  согласия  вызвавшийся  быть
переводчиком.
     - Подождите минутку - ответил офицер  и  пошел  наливать  себе  кофе.
Зазвонил телефон, он ответил. В эту минуту вошел другой.
     - Можно я... - опять принялся Юра.
     - Сейчас.
     - Проклятье! Проклятье! - Юра почти  кричал  и  собрался  ударить  по
деревянной переборке, однако потом передумал.
     Наконец, первый полицейский оставил телефон и подошел к ним.
     - В чем проблема?
     - Виза плохая - авторитетно заявил Юра и протянул паспорт, в  котором
и вправду значилось, что с визой проблемы.
     - Плохо - ответил полицейский, мельком взглянув на паспорт. - И что?
     - Виза совсем плохая! - с истерикой в голосе повторил опять Юра.
     - Плохо. Вам нужно продлить ее в понедельник.
     - Что? - спрашивающими глазами он посмотрел на служащего.
     - Завтра вы должны  взять  новую,  -  повторил  полицейский,  показав
жестом что-то, и опять улыбнулся.
     - Что он сказал? - спросил Леня.
     - Он сказал, что ее нужно завтра продлить -  и  добавил,  обратившись
опять к полицейскому. - Виза плохая, мы лететь назад в Ригу.
     - Жаль, счастливого пути.
     Они посмотрели друг на друга.
     - Полиция должна нас везти в Ригу, - с плачем в голосе почти закрчиал
Юра.
     - Нет, нет! - полицейский засмеялся. - До свидания -  он  отвернулся,
давая понять, что все сказал.
     Они вышли из участка. Юрин голос  по  детски  дрожал.  В  эту  минуту
отчаяния парень был похож на  теленка,  отбившегося  от  стада,  а  не  на
ветерана морской пехоты.
     - Такого не может быть! Они должны нас посадить и дать поесть.
     Следующий участок оказался похожим на первый.
     - Я потерял все свои деньги, виза конец! - опять заявил, входя, Юра.
     Полицейский флегматично посмотрел на паспорт, потом написал что-то на
бумажке и протянул ребятам.
     - Это документ на сегодня  и  завтра,  -  пояснил  он,  помогая  себе
руками. - Завтра получите новую визу.
     - Но вы не имеете права! - в отчаянии взревел Юра. - Вы  нас  обязаны
отправлять, сажать...
     Им помогли выйти.
     На улице холодало, часы показывали одиннадцать вечера.  Юра  плачущим
голосом говорил:
     - Они - идиоты! Идиоты, дураки,  сволочи!  Я  есть  хочу!  Пойдем  на
вокзал.
     На вокзале полицейский участок прятался в темном  улглу.  Юра  открыл
дверь и, войдя, бросил паспорта на стол и выпалил:
     - Я потерял свои деньги,  у  меня  нету  визы  -  после  этого  он  с
решительным видом уселся на стул и уставился на полицейского.
     - Ну и? - ответил тот.
     Юра взвыл.
     Еще полчаса пытплись их уговорить или заставить уйти,  но  те  твердо
сидели и уходить не собирались. Когда у полицейских терпение лопнуло, один
из них куда-то позвонил, потом взял фуражку  и  позвал  с  собой,  поманив
пальцем.
     - Леня, они хотят нас из участка выманить и там оставить! Нет! -  Юра
дрожа взирал на немцев затравленным взглядом молодого волчонка  и  крикнул
им. - Я хочу в камеру! - покачал при этом для пущей убедительности головой
и показал пальцами решетку.
     - Идем, идем! Красный крест! - их опять поманили.
     Так они попали в  гостиницу  красного  креста.  Кормили  там,  как  в
ресторане и три раза в день, много колбасы, мяса,  фрукты,  пироженные.  В
комнате душ, каждый день свежее белье.
     Тепреь они шли вдоль торгового ряда и мерно разговаривали. В основном
Юра.
     - Это магазин мы уже видели, а в том, следующем, "Херти" красивей.
     - Но мы его уже три раза видели - Ленино лицо имело кислое  выражение
как от лимона, хотя на самом деле причиной тому был Юра.
     - Тогда пойдем гулять к вокзалу: там порники.
     - Нас уже два раза оттуда гоняли, потому что у  тебя  денег  нет.  И,
вообще, нас в Кресте лишь две недели держать будут. Куда потом пойдем?
     - Куда?.. По большому счету мне  здесь  нравится,  в  Германии  этой.
Кормят, поят, не надо ничего делать.  Я  думаю  пока  здесь  остаться.  Ты
помнишь, русский нам говорил,  что  есть  какой-то  азюль,  и  туда  можно
сдаться, там просить убежище, они дают жить в лагере, кормят...
     - Тебя в лагере нарядят в робу и будут кормить кашей каждый день.
     - Не трепи! Этот  мужик  тоже  на  азюле,  и  говорил,  что  все  там
нормально. Я завтра тоже туда поеду, это где-то в городе Швальбах.

     Видели ли вы когда-нибудь дорогу на Швальбах?
     Нет?
     Ничего не потеряли!
     На окраине одного из пригородов Франкфурта - Швальбаха, правительство
земли Гессен устроило лагерь, где принимает тех, кто по каким-то  причинам
решил назвать себя  в  Германии  политическим  беженцем,  а  проще  говоря
азюлянтом. Стоит он, отделенный от города автобаном, рядом с бывшей  базой
американской армии. Приехать сюда можно по разному,  но  в  основном,  все
добираются до станции городской электрички  "Эшборн  Зюд".  Дальше  дорогу
знать не надо. Туда идет нескончаемый поток.  Сразу  понимаешь,  кто  это.
Здесь люди всех рас, спокойно или взволнованно шагающие за билетом в новый
мир. Путь  лежит  мимо  величественных  зданий  Бундесбанка,  Комерцбанка,
других, не менее уважаемых фирм,  названия  которых,  впрочем,  ничего  не
говорят искателям новой жизни. А фирмачи смотрят на толпу, в свою  очередь
не понимая, что тех сюда влечет.
     Народная тропа подводит к изумительному пейзажу из брошенных бараков,
бетонных строений  и  других  сооружений,  назначение  которых  было  явно
непонятно даже их создателям, иначе они бы постарались  придать  им  более
практичный вид.
     По  этой  дороге,  покрытой   асфальтом   и   украшенной   пирамидами
современности, шел человек в кожаном пальто и с  дипломатом  в  руках.  Он
двигался неспеша, помахивая чемоданчиком и делая вид, будто прогуливается,
отдыхая после трудного дня. Странным в нем кажется лишь потрепанное пальто
и подозрительно бегающие глаза.
     Вдруг, он неожиданно остановился и как бы нечаянно  уронил  на  землю
платок. Наклонился, взял его и вместе с ним, правда, совершенно  незаметно
постороннему глазу, поднял и бычок - большой, сочный, уже третий за  утро.
Это - был несомненно хороший улов. Его лицо ярко просияло от самой мысли о
такой редкой удаче.
     Впереди на неровно сложенных блоках сидели два  парня  и  говорили  о
чем-то. Речь была русская, в основном матерная. Подойдя к ним,  мужчина  в
пальто обратился, слегка смущаясь.
     - П-простите, вы не в лагерь сдаваться?
     - Да, - кивнули те и осмотрели  появивешегося  субъекта  с  надменным
видом.
     - Вы знаете, куда идти? - опять спросил мужчина вежливым голосом.
     - Да, - белобрысый кивнул с видом знатока. - Идемте с нами,  мы  тоже
на азюль. Я - Юра, он - Леня, - представились ребята.
     - Я Борис. Борис Юрченко.
     Железные ворота  забора,  окружавшего  лагерь,  охранялись  усиленным
отрядом полиции. По эту сторону ворот выстроилась толпа народа,  принявшая
форму очереди спешившей получить  свой  кусок  свободы  за  решеткой.  Все
твердо уверены, что войдя за нее, они уже станут свободными полугаржданами
этого государства. По ту сторону шумит толпа уже "освобдившихся".
     Рядом с воротами пристроился приземистый домик с одним окошком. Туда,
в это окошко и опускают приходящие дрожащей рукой  свой  паспорт.  Очередь
движется очень  медленно.  Служащий  с  добрым  лицом,  несущим  отпечаток
общенемецкой любви к приезжающим, берет документ, что-то там в  нем  долго
смотрит, потом кидает к себе в ящик и машет рукой: "Проходи".  После  чего
отходит от окошка с усталым видом и подходит перекинуться с  сидящими  там
же полицейскими парой слов. Затем, вздохнув, возвращается  на  свой  пост,
чтобы опять выполнять свою тяжелую и ответственную работу.
     К окошку подобрался высокий негр. Его соседи по  очереди  уже  успели
понять из отдельно усваиваемых фраз, что он из Ганы.
     - Ну!  -  торопит  его  дежурный  немец  своим  голосом  не  терпящим
возражения и ненавидящий чужих проволочек. Уроженец Африки стоит и смотрит
на него широко открытыми глазами. - Ну! Паспорт!
     Тот, опомнившись, дал паспорт. Служащий рассмотрел  его  и  бросил  в
коробку.
     - Заходи!
     Негр входит. Перед  ним  расстилается  большой  двор,  переходящий  в
улицу, вдоль которой стоят разного  рода  и  вида  строения,  напоминающие
концлагерь. Видимое в открытые окна неисчислимое количиство задейстованных
компьютеров  создают  неожиданный  контраст  с   первым   впечатлением   и
успокаивают: здесь как минимум, компьютеризованный концлагерь.
     - Ждать там! Ну, давай, быстро пошел! -  один  из  полицейских  машет
неопределенно в сторону отдельно стоящего здания. Рядом в будке заливаются
лаем три овчарки, раздражаясь совершенно  демократично  на  представителей
всех рас.
     Внутри большого  двухэтажного  здания  находится  огромный  холл,  от
которого во все стороны расходятся многочисленные коридоры и  кабинеты,  в
которых прячутся работники.  Он  плотно  забит  людьми:  черными,  белыми,
желтыми, бесцветными, многоцветными и другими.  Белые,  одетые  бедно  или
совсем  плохо  перемешаны  с  высокими  и  статными  неграми  в  добротных
костюмах. Яркие красочные курдско-турецкие платья мелькают между  грязными
и порванными албанскими куртками. Там  группа  вьетнамцев  вызывает  явное
неудовольствие маленького турка, делающего вид,  что  он  -  султан  всего
этого сброда. Ему есть на ком  выместить  свое  неудовольствие  -  в  углу
жмуться к стенке человек десять женщин и детей, все совершенно  непонятных
возрастов, и совершенно очевидно его семья. Лица у собравшихся радостные и
облегченные. Они уже пережили  тысячекилометровые  путешествия,  потратили
деньги, перешли вброд реки, нелегально пересекли границы. Все это  позади.
Они в долгожданном месте, о котором столько мечтали, грезили в беспокойных
снах. Можно смеяться, говорить друг  с  другом  обо  всем,  понимая  и  не
понимая. Ведь впереди совершенно точно, - счастье, богатство! Сейчас можно
быть беспечным.
     Стоит адская  какофония  голосов,  такая,  какую,  наверное,  услышал
Всевышний, когда в Вавилоне покарал людей разными языками и наречиями.  Но
нынешние потомки Адама оказались смышленней  и  научились  находить  общий
язык. Теперь здесь галдело нечто ужасное, периодически прерываясь детскими
истериками.
     Вдруг над толпой пронеслось одно  единственное  слово,  исковерканное
интонациями и акцентами и выученное  в  немецком  языке  первым:  "Эссен!"
Толпа качнулась и лавиной бросилась в одну сторону, где появился  человек,
держащий в руке пачку бумажек.  Гул  голосов  стал  еще  более  сильным  и
взволнованным. Но мужчина, державший бумаги, был весьма опытен в усмирении
этого человеческого стада. Он просто стоял и молчал, смотря  отсутствующим
взглядом в никуда.  Ропот,  шум  постепенно  смолкли.  Тогда  он  принялся
негромким голосом читать имена и фамилии, написанные  на  бумажках.  Когда
названный объявлялся, ему выдавали документ. Счастливчик  с  гордым  видом
человека, который смог обмануть других и получить  талон  на  еду  раньше,
важно, но постепенно  ускоряя  шаг,  направлялся  он  к  столовой  засвоей
порцией обеда. По мере того, как толпа редела, ропот усиливался.  Те,  кто
еще не получили причитающегося, бурчали громче и  громче,  боясь,  что  их
забыли или что не хватит еды. Но уже через пятнадцать минут в том же холле
все собрались назад и с довольными физиономиями  уплетали  выданный  паек.
Голосов почти не слышно, лишь звук, создаваемый парой  сотен  одновременно
жующих ртов плывет над залом.
     Юра, Леня и Борис устроились  вместе  на  длинной  лавке  и  спокойно
поедали свой обед, каждый расправлясь с ним по-своему. В  твердой  тарелке
из  фольги  лежал  горячий   гуляш   с   картошкой.   Они   имели   ужасно
соблазнительный вид. Человеку, умеющему  по-настоящему  ценить  еду  после
долгого недоедания, проглотить такую порцию не позволит  душа.  Он  скорее
будет молится на нее, а  потом  наслаждаться  каждым  граммом  пищи.  Мясо
оказалось свежим, нежилистым, картошка пахла  картошкой.  Ко  всему  этому
дали еще литровую пачку сока и сладкий йогурт с кремом.
     Пережевывая   со   знанием   дела,    неспеша,    русская    компания
перебрасывалась словами. Юра, как всегда, задавал тон.
     - Германия, черт! Кормят! У нас бы говна на палочке дали. Картошка бы
гнилая, мясо - одни жилы, а сок - тот, вообще, кто даст? Вот черти!  -  он
уплетал порцию с жадным и ненасытным взглядом, невзирая на хороший завтрак
в Красном Кресте.
     Борис ел медленно, смакуя каждую картофелину, каждый кусочек мяса.  В
глазах у него горел голодный блеск, как у человека не евшего уже несколько
дней. Он, казалось старался  растянуть  удовольствие,  запомнить  вкус  на
случай, если прийдется еще голодать. Проглотив очередной кусок,  он  решил
тоже поддержать разговор.
     - Ты у нас бы еще на азюль попробовал сдаться,  -  усмехнулся  он.  -
Тебя бы там накормили, конечно! - его лицо вытянулось, представив, чем  бы
его в действительности накормили там.
     - Я, когда паспорт в окошко дал, - вклинился с глупой улыбкой Леня, -
думал, что они меня пошлют. Он на меня так  посмотрел,  потом  в  паспорт,
пошел что-то у полицая спросил, потом опять ко мне и смотрит...
     - Смотрит добрыми глазами и думает, на хрен тебя  послать  или  азюль
дать, - прокомментировал Боря.
     Юра поведал анекдот, времен бабушек, выдав его за новоиспеченный,  но
всем все равно приятно услышать. Сидящий  напротив  негр  отбросил  пустой
пакет из под сока и смотрел, как они смеются, потом улыбнулся и сказал:
     - Дойчланд - гут! - коллега? - его твердые и здоровы,  как  у  лошади
белые зубы показали веселый оскал.
     - Гут, Гут! - ответили ему хором.
     - Ай - Дойчланд гут! - добавил тот, покачав головой в подтверждение и
поинтересовался. - Коллега югославишь?
     - Нет, руссишь! - ответил Боря.
     - А! Горбачев! - обрадовался негр.
     - Горбачев капут! - пояснил Юра. - Руссланд - Ельцин!
     - А! Ельцин! Гут! Перестройка! - он был явно подкован политически.
     - Ладно, - Юра поднялся. - Идем на улицу перекурим,  а  то  нам  негр
лекцию по истории СССР читать станет.
     Они  вышли  во   двор   перед   домом.   Лагерь   состоял   из   трех
административных корпусов и десятка бараков. Туда-сюда сновали люди. Немцы
бегали с  озабоченным  видом,  делая  вид  будто  работают  с  азюлянтами.
Азюлянты бродили из стороны в сторону. Им нет необходимости  притворяться,
что они работают беженцами: все и так знают, что они притворяются.
     Юра, как самый осведомленный говорил:
     - Нас здесь записывают, мне сказали, берут кровь,  дают  документ,  а
потом везут в другой лагерь, более постоянный.
     - Но еще должно быть интервью, -  вставил  неуверенно  Борис.  -  Они
спрашивают о твоих мотивах...
     - Глупости! - перебил  Юра.  -  Потом  будет  большое  интервью,  там
спросят.
     - Но они здесь тоже могут спросить.
     - А хрен с ними! Пусть дадут  лагерь...  Нам,  вообще,  нужно  вместе
проситься, а то поселят тебя, Боря, с негром и будешь ты...
     Время добралось уже до трех часов дня. Они вернулись наздад в здание.
Вскоре пришел служащий и объявил, что теперь развезут по лагерям, а завтра
все опять собираются на  прежнем  месте  в  старом  добром  Швальбахе  для
дальнейших процедур знакомств. Опять раздали бумажки, в  которых  на  этот
раз значилось  название  лагеря.  Толпа  двинулась  к  выходу,  где  ждали
автобусы. Юра, Леня и  Борис  попали,  как  и  просили,  в  одно  место  с
непроизносимым названием "Ягдшлосс Минбрюх".

     По потолку медленно полз паук. Он не  плел  паутину,  а  просто,  как
всякий опытный строитель, намечал место.  Я  наблюдал  за  ним  уже  минут
пятнадцать, будучи в глубине души доволен, что  не  нужно  посвящать  себя
другому занятию. Катя спала. Скоро ее надо будет  будить,  а  пока  и  мне
отпущено еще понежиться.
     За  три  поселдних  дня  мы  успели  побывать  во  многих  местах  во
Франкфурте, чем доставили ему несомненно удовольствие. Как  и  полагается,
посмотрели музеи современности - супермаркеты,  а  также  и  другие  менее
значительные достопримечательности.
     Германия, черт ее возьми! Франкфурт, как говорят, - самый грязный  ее
город. Не понятно только, каким бывает чистый? Кто,  вообще,  его  грязным
назвал? Я бы умника отправил на стажировку в  Москву  на  Калининский,  ах
простите, на Новый Арбат  или  даже  на  старый  Арбат,  который,  хоть  и
выглядит в пять раз новее нового, но оба могут спорить, кто из них грязнее
- все равно не переспорят.
     Сам город посоветовали рассматривать от железнодорожного вокзала.  Мы
так и поступили. Прямо от этого вокзала идет величественная улица, носящая
имя Кайзерштрассе. Однако, с каким-либо кайзером у  нее  мало  общего,  во
всяком случае, во всем том, что  касается  приличный  сторон  жизни  этого
кайзера. Она являет собой центр злачного или на местном  жаргоне  розового
квартала, и от нее во  все  стороны  разбегаются  улочки,  построенные  из
домов, от подвала до крыши набитых секс-шопами, публичными домами, ночными
барами, проститутками и прочими прелестями свободного мира.
     Взявшись за руки, мы твердо повернули в одну из них: любознательность
требует жертв. Уже собирались сделать первый шаг, но нога сама  повисла  в
воздухе,  а  собравшаяся  было  слететь  с  моих  уст  мысль,  ненавязчиво
вернулась  назад  в  глотку.  Сразу  за  поворотом,  прямо  на   тротуаре,
собравшись в кружок, сидели пять,  густо  обросших  волосами  личностей  в
потрепанной одежде. Они сосредоточились над тем, что усердно  кололи  себе
шприцами вены. Памятуя американские  фильмы  о  борьбе  с  наркомафией,  я
представил, что  сюда  должны  броситься  со  всех  сторон  полицейские  и
повязать их заодно с нами. Вторая мысль была  о  том,  что  эти  наркоманы
сейчас сами набросятся на нас.
     Когда я  потом  вспоминал  эту  сцену,  то  понял,  что  единственной
достопримечательностью был в ней я сам, стоявший  как  ошарашенный  идиот.
Этиу важаемые субъекты сидели здесь, видимо, ни первую минуту,  ни  первый
день  и  не  первый  год  и  свое  дело  собирались  успешно   продолжать.
Проходившие мимо не обращали на них никакого внимания.  А  самим  им  было
явно глубоко наплевать и на нас и на полицию, стоявшую неподалеку. К чести
полиции нужно сказать, что она отвечала им взаимностью. Пока все  до  меня
дошло, я повернул Катю и себя назад и повел ее в другую сторону.
     - Лично я уже получил  полную  гамму  эмоций  от  этого  квартала,  -
констатировала моя голова и произнес рот.
     - Я тоже, - на этот раз жена оказалась того же мнения, что и я.
     Пройдя пару-тройку небоскребов европейского типа, мы вышли к главной,
по моим представлениям, улице этой финансовой столицы Германии.  Зовут  ее
ни то Цыль, ни то Циель, что, впрочем, не столь важно  для  всей  истории.
Это такая широкая  аллея,  по  бокам  которой  высятся  громады  всяческих
магазинов. Взглянув на них, я сделал безразлично-отсутствующее лицо, всеми
силами пытаясь показать, что стою посреди пустыни, впереди ничего не вижу,
и никакого смысла идти туда быть просто  не  может.  Передо  мной  мерцала
гряда надвигающихся лет азюлянтского лагеря и  грязная  тяжелая  работа  -
необходимый инструмент борьбы за выживание. Там же, в грезах мерещилось  и
благосостояние, основанное на лежащих  в  кармане  пяти  тысячах  марок  -
единственное,  чем  мы  располагаем.  И  тут  я   решительно   перешел   в
наступление.
     - Там! - показал я в противоположную сторону твердой рукой. -  Старый
город. Достопримечательности.
     - Старые? - спросила Катя.
     - Очень.
     - Значит давно стоят? - это был подвох ниже пояса.
     - Значит давно.
     - Ну еще день постоят.
     Битва была проигранна. Вздохнув тяжело  на  свою  горькую  судьбу,  я
уныло поплелся, влекомый  супругой  в  обозримые  дали  капиталистического
бытия...
     Зелеными буквами написано название "Кауфхоф" на снежно-белом  здании.
Заходишь туда и чувствуешь себя  погруженным  в  море,  море  всего.  Если
приняться описывать этот магазин, то не хватит всей жизни. Поэтому я его и
не буду описывать, а буду лежать и смотреть на паука. И денег  потраченных
описывать не буду и жалеть о них не буду. Не о чем больше жалеть...  Да  и
что значат потраченные сотни марок в сравнении с мировой революцией, а тем
более с немецким паспоротом на мое имя,  выписывающемся  сейчас  где-то  в
недрах ихнего бюрократичского аппарата? Наверное выписывающемся...
     Катя зашевевелилась рядом.
     - Утро? - сонно пробормоталана.
     - Да, нужно уже вставать. Сейчас Сережа приедет.
     Встать, умыться, одеться - все это берет время.  Пока  мы  суетились,
прибыл Сережа, как и обещалось... Мы погрузились в машину  и  отправились.
Сдаваться.
     Не знаю, просили ли вы когда-нибудь политического убежища  и  сколько
раз просили, но я  это  делал  впервые.  Мне  представлась  большая  белая
комната, где сидят дядя в мундире генерала  полиции,  две  добрые  тети  в
форме  Красного  Креста.  Они   сердобольно   улыбаются,   а   я,   пустив
предварительно из глаз слезы, им говорю: "Боже! И все-таки,  пройдя  через
все лишения, я до этого дожил!" -  и  дальше  плачу  уже  в  голос.  Потом
приезжают корреспонденты, я  даю  пресс-конференцию,  на  которой  обличаю
государственный строй, перестроенный социализм, недостроенный  капитализм,
КГБ, МБ, ЖКК, АБВГД, ЦК, коммунистов, демократов, МИД, горком,  префектуры
и мэрию, домоуправа и дворника Филиппыча. Потом  в  зал  входит  президент
страны и вручает мне немецкий паспорт, прикалывает к  груди  орден  "Герой
Германии", а я отдаю честь и говорю: "Служу Федеративной республике!"
     Тут ход моих мыслей прервал Сережа, который деловым тоном стал давать
инструкции.
     - Значит так! Перед лагерем стоит очередь: всякие там черные, желтые,
но они нам не нужны. Я говорю, мы все проходим. К концу дня  они  всю  эту
кутерьму закончат и повезут вас в лагерь. Мы узнаем, где  и  какой,  потом
привезем туда шмотки. Вас будут из лагеря еще таскать в Швальбах, но это -
ерунда.
     - А когда нужно делать заявление? - робко вылез я.
     - Какое заявление? - он бросил в мою сторону непонимающий взгляд.
     - Что я хочу убежища.
     - Жене своей делай заявление! - теперь  он  смотрел  на  меня  просто
уничтожающе-насмешливо. - Ты с неба упал? Лагерь принимает  несколько  сот
человек в день. Если они у каждого заявления выслушивать будут, то им  еще
прийдется сто человек в качестве слушателей нанять.
     - Значит корреспондентов тоже не будет?
     - Да! "Паша сдался на азюль!" - экстренный выпуск Си-эн-эн. Твое дело
сидеть и не рыпаться. Когда пойдешь на большое интервью, адвокат придумает
тебе версию. Там будешь заявлять!
     - У меня есть. Сам придумал, - я огрызнулся.
     - Лучше забудь прямо сейчас. После интервью тебе прийдет отказ, а  ты
в суд, оттуда опять отказ, а ты опять в суд, и так: кому первому  надоест.
Потом получаете паспорт.
     Дальше до Швальбаха я молчал.  Это  был  мой  первый  урок  Германии.
Фикция. И здесь они тоже лицемерят, как и везде.  А,  впрочем,  какое  мое
дело? Пусть они хоть на голове ходят. Какое мое дело? Мне  нужен  паспорт,
нужно остаться...
     Как Сережа и предсказывал, в очередь мы становиться не стали, а пошли
сразу к окошку и охранникам. Между нами завязался  живой  и  увлекательный
разговор. Сережа им что-то долго и упорно объяснял по-немецки, а я  строил
радостное и неглупое, по возможности,  лицо,  и  поддакивал  "да,  да"  на
немецком, так как знал это слово в числе немногих  других  в  этом  языке.
Через пять минут взаимных переговоров голос из окошка, обратившись ко мне,
что-то  сказал.  Я,  сориентировавшись  на  понятое  слово  "паспорт",  со
спокойностью кролика, которого волки уже зажали в угол, подал ему то,  что
считал в  этот  момент  нашими  паспортами.  Это  были  обычные  советские
паспорта с пропиской. Сережа убедил, что заграничные мне еще  понадобятся,
а им хватит и внутреннего. Мнение служащего, в  свою  очередь,  с  мнением
моего друга не совпало. Он взял документы кверх ногами и озадаченно на них
посмотрел. Чтение кириллицы явно не было  его  хобби.  Обращенный  ко  мне
вопрос, я понял.
     - Что это такое? - он продолжал  смотреть  на  документ  с  небольшим
отвращением или, скорее, недоверием.
     - Это мой внутренний паспорт, - ответил я фразой,  заранее  в  машине
заготовленной.
     Тут на помощь пришел незамениый Сережа. После его короткого, но  явно
убедительного монололога служащий скривил гримасу  и,  бросив  паспорта  у
себя в ящик, махнул рукой: проходи, мол. Ну мы и прошли.
     Лагерь меня не поразил и не удивил. Сотни людей ворошились здесь, как
пчелы в улье. Судьба или, скорее, собственное упрямство и глупость бросило
их сюда, в этот котел, где и предстоит всем вариться.
     - Негры, индийцы,  вообще  всякие  черные  не  имеют  никакого  шанса
остаться. Югославы получают иногда вид  на  жительство.  Русские  тоже,  в
основном, остаются, - пояснил Сережа. - А,  главное,  все  это  -  большая
компания неудачников. Те, кому дома хорошо, и все идет, сюда не приезжают.
     - Да, ты прав. И я тому - наглядный пример.
     Подошел обед, потом нас куда-то позвали. В  кабинете  сидели  молодые
девушки.
     - Имя, пожалуйста, - спросила одна на немецком. Я ответил,  и  пошло:
когда родился, когда приехал, какие языки знаете? Какой веры?
     - Жена - еврейка по рождению, по вере  постперестроечная  демократка,
разуверившаяся. А я... - тут пришлось неопределенно сморщить губы.
     - Ну, может православный?  -  спрашивает  все  та  же  девушка,  явно
пытаясь мне искренне помочь.
     - Может и православный, - соглашаюсь я и развожу  руками.  -  Еще  не
пробовал.
     Следующим этапом нас фотографируют на память, видимо, им о  нас,  так
как нам отпечаток не достался.  Возвращаемся  в  общий  зал,  противный  и
бурлящий страстями новых собратьев, хоть не  по  крови,  но  по  глупости,
точно. Подбегает запыхавшийся Сережа.
     - Ну, я все узнал! Вас определили в лагерь "Минбрюх", всего  двадцать
километров от Франкфурта. Это хорошее место, как сказали, мало азюлянтов и
недалеко. Иных в лагеря за двести километров загоняют.
     - Ну, тогда спасибо  товарищу  Колю  за  наше  счастливое  детство  и
недалекий концлагерь, - губы самопроизвольно растянулись в  отвратительной
улбыке,  напоминающей  отвращение.  Меня  начинает  обуревать  злость   от
усталости и шума толпы. Нервы сдают, жена права: лечиться надо... Эх,  был
бы немецкий паспорт, тогда и лечится!
     Мы договариваемся, точнее, Сережа договаривается, что в лагерь поедет
на автобусе только Катя с дочкой.  Я  с  Сережей  намерены  отправится  за
шмотьем и в этот "Минбрюх" напрямую, чтобы поспеть  к  ужину.  Озабоченная
немка что-то долго ему трещит, как сорока, но он ее убеждает,  чтоя  вовсе
не собираюсь удрать от них назад в Россию, а просто лишь хочузабрать вещи.
Она, наконец  поддается  уговору.  Мы  едем,  конечная  цель  -  "Ягдшлосс
Минбрюх".

     Дорога от Франкфурта до Минбрюха не была  примечательна  ничем.  Сама
усадьба-гостиница для  отщепенцев-азюлянтов  использовалась  когда-то  для
более благородных целей. Важные персоны останавливались здесь для охоты ны
уток и  кабанов.  Само  название  "Ягдшлосс"  переводится  как  "охотничий
замок". Строение, выложенное  из  красного  кирпича,  стоит  посреди  леса
неподалеку от шоссе.
     Мы подкатили с Сережей на машине. Я вышел рассматривать округу, а  он
двинулся выяснять, что к чему. Подъехал автобус и выпустил из  себя  толпу
разноцветных азюлянтов. На мое счастье Катя  и  Маша  оказались  вместе  с
ними, и без лишний объяснений мы вошли через железные ворота. Нас  загнали
в здание - считай в новую жизнь.
     Первое представление о лагере оказалось  безрадостным  и  устраняющим
последние остатки былого оптимизма. На разбросанных  в  холле  тут  и  там
скамейках и на полу сидят,  лежат  неопределеного  цвета  люди.  Некоторые
просто  стоят  или  бесцельно  ходят  вперед-назад.   Полумертвый   пейзаж
медленной и ленивой скуки, безнадежного безделья сразу удручающе  надавили
на вновьприбывших. Сидевшие в зале зашевелились и кое-кто двинулся в  нашу
сторону. Судя  по  лицам,  намерения  добрые.  Это  хорошо.  Заметно,  что
любопытство -  лишь  следствие  опостылевшего  ничегонеделания,  и  каждый
новенький приносит в этот мирок частичку жизни. Хотя старожилы уже  хорошо
знают, что освоившись за неделю-две, все эти люди станут такими же, как  и
они, томящимися от скуки субъектами.
     Из одной двери, громко и весело  разговаривая  вышли  две  женцины  и
мужчина. Одна, крашеная блондинка, с короткой стрижкой. Ее внешность ничем
не выделялась, кроме особого выражения лица. Злобный взгляд и своеобразная
манера разговаривать выдают в ней неудовлетворенную незамужнюю  бабу.  Уже
предчувствую, что нам предстоит провести  незабываемые  мгновения  личного
общения. Они вряд ли доставят удовольствие мне, но, надеюсь, и ей.  Вторая
- тоже блондинка, но натуральная. Кроме белых  волос,  в  ней  нет  ничего
похожего на первую. Она высокая, полная. Лицо  ее  сияет  непрекращающейся
радостью и полным удовлетворением жизнью.  Мужчина  лет  тридцати  пяти  с
темными волосами, бородой и приятной внешностью интеллигентного  человека,
располагающего к себе. Что можно сказать  о  них  совершенно  определенно:
"Они все являются обдалателями это  чертового  паспорта,  который  уже  не
только снится мне по ночам, но и порой  стал  мерещится  по  темным  углам
наяву!" Вот так!
     Тьфу! Лечится надо. Лекарство одно - паспорт! Немецкий!
     -  Меня  зовут  Кристина!  -  сообщила  первая  и,  указав  на  своих
спутников, представила и их. - Фрау Дорис и херр Адольф,  -  говорила  она
английском. Как оказалось, этим языком здесь  широко  пользовались.  -  Мы
руководим этим лагерем, и все вопросы нужно решать с нами. Сейчас  я  буду
по очереди вызывать вас в эту комнату, где мы вас зарегистрируем,  сделаем
фотографии, а потом выдадим вещи.
     Пришлось удержать себя от желания пофилософствовать с ней на  предмет
какие конкретные интимные вопросы мы должны с ней обсуждать, ибо дал  себе
слово не выпендриваться, иначе не оберешься бед с  самого  начала,  а  это
надоело.
     Затем последовала непродолжительная речь, из которой стало  предельно
ясно, что мы -  азюлянты,  а  значит  не  имеем  право  на  во-первых  то,
во-вторых это, в десятых все остальное... Мы  -  азюлянты,  значит  в  нас
заочно видят воров, убийц, нас недолюбливает полиция, как  впрочем  и  все
остальные. Нам поведали пару историй про гадость нам  подобных  и  глазами
намекнули, что мы станем такими же.
     Когда эти  пояснения  закончились,  из  корридора  появился,  видимо,
скорее молодой человек, чем  молодая  дама,  хотя  крашеные  под  блондина
длинные волосы и кольца в ушах и носу могли убедить и в обратном.  Избрав,
как способ  передвижения,  этакую  вальяжную  и  застенчивую  походку,  он
прикатил с собой телегу с постельным бельем и еще какими-то вещами и  стал
выгружать это добро на стол. Дверь открылась и опять  появилась  Кристина.
Умудрившись непередаваемо исковеркать нашу фамилию, она позвала вовнутрь.
     - Фотографии,  пожалуйста,  -  сказала  она  на  этот  раз  абсолютно
бесцветным  голосом,  от  которого  веляло  просто  какой-то  могильщиной!
Страшно! Мне показали на стул. - Потом жена.
     Не думал, что за один день столь много людей захотят оставить себе на
память наши фотографии, и оказался морально к этому просто не  готов.  Моя
внешность, несмотря на достаточно высокое самомнение, все же абсолютно  не
фотогенична. Все официальные фото  даются  с  большим  трудом,  необходимо
проделать много работы, следя за шириной улыбки,  выражением  глаз  и  так
далее. Я и сейчас попытался сотворить экспромтом выражение поприличней, но
результат вышел просто разительный. Даже когда специально стараешься глупо
выглядеть, лицо не получается столь дебильным. Но все же сегодня  повезло:
фотография оказалсь слишком темной, и  сделали  повтор.  Он  получился  не
многим лучше первого, но идиотизмом лицо светилось поменьше. С Катей вышло
не менее интересно: с картинки  смотрело  совершенно  незнакомое  лицо,  и
когда  ее  вклеяли  в  пропуск,  то  в  принципе  им  могли  бы   спокойно
пользоваться не только все женщины лагеря, но и добрая часть мужчин.
     После процедуры запечатления  ко  мне  неожиданно  обратился  Адольф,
лукаво подмигнув правым глазом:
     - Я надеюсь, что вы будете себя хорошо вести.
     Не понимая тогда, к чему он клонит, я ответил, что можно лишь  только
надеяться и вышел наружу. Там молодой человек женской наружности, подозвав
нас к столу, выдал поднос, на котором лежади три пары  постельного  белья,
три чашки, три ложки, три вилки, три ножа и три  пачки  туалетной  бумаги.
Сверху он взгромоздил три пакета со съестным и махнул рукой: все, мол.  Я,
поняв,  что  подарки  германского  правительства   на   сегодня   сыпаться
закончили, поставил жену с  подносом  и  ребенком  в  угол,  а  сам  пошел
вытаскивать наши вещи из машины. Перетаскали чемоданы в зал, сбросив их  в
кучу. Еще раз, уже в пятый, поблагодарили  Сережу  и,  пообещав  появиться
вскоре, простились с ним.
     Пока я ходил, Кате уже дали ключ от  комнаты  43,  которой,  по  всей
вероятности, и предстояло быть нашим  пристанищем  в  ближайшие  обозримые
месяцы. Мы только  принялись  ломать  голову  нашими  чемоданами,  точнее,
способами  их  переноски,  как  выдруг  в  коридоре  показался   маленький
коренастый мужичек. Быстрой походкой он подошел к нам и на чистом  русском
языке спросил:
     - Ой, ребята, вы - русские.
     В его голосе звучал неподдельный восторг при мысли, то мы  и  вправду
таковыми окажемся.
     - На двадцать пять процентов, - ответил  я  неопределенно  на  всякий
случай. - Но, если по гражданству, так то на все сто, да и  то  пока,  ибо
вот-вот будем иметь честь принять новое.
     Мужичек ничего не понял,  улыбнулся  еще  шире,  и  выпалил,  как  из
автомата:
     - Ой как хорошо! Я - Филипп, Филипп Терещенко. У нас тут еще  русские
есть. Я-то уже здесь целый месяц, и семья еще есть, так те  тоже  при  мне
приехали муж и жена. И еще есть трое русских ребят, так они меньше недели.
Вы в каком номере будете?
     - Сорок третий.
     - А, ну это  -  наш  коридор.  Мой  номер  -  51.  Как  обустроитесь,
заходите, - приветливо пригласил он. - У нас там чаек, супчик, всякие дела
туда-сюда. А вас как звать?
     - Ах, простите. Павел, а это - Катя и Маша.
     Филипп опустил взгляд на наши вещи.
     - А сколько же у вас чемоданов! Как же вы везли их с собой? Сейчас  я
вам помогу! - он всплеснул руками и повернулся к одному из стоявших  рядом
парней, похожему на турка, и обратился на немецком. - Коллега, пожалуйста,
это - русская семья, помоги!
     Стоявший охотно взялся нам помочь, а вместе с ним  и  другие,  бывшие
рядом, разобрали барахло. Процессия, со  мной,  гордо  вышагивающим  в  ее
голове, двинулась к комнате. Мозги в этот  момент  анализировали  забавный
факт. Уже в который  раз  я  слышал,  что  азюлянты  называют  друг  друга
"коллега". Это слово не только в русском, но и в немецком  используется  в
профессиональном общении между собой. Люди здесь, в лагере,  называя  друг
друга коллегами, вполне серьезно относятся к своим обязанностям азюлянта и
считают, что их сдача "на азюль", томительные ожидания и  поиски  путей  в
новый мир - все это весьма искуссная и тяжелая работа. Сейчас же они несли
наши веши и с радостью приговаривали  на  разных  языках  Бог  знает  что,
выражая не только довольство тем, что можно занять  свое  безделие,  но  и
чувство гостеприимного коллектива, принимающего к себе новеньких.
     Шмотье доставили в комнату. Филипп позвал в гости, когда отдохнем,  и
удалился. Мы стали осматриваться в нашем новом  жилище,  пытаясь  полюбить
его с первого беглого знакомства.
     Н-н-да! Еще то... Комната квадратная, этакий  давно  крашеныый  сарай
метров в семнадцать. По нашим совковым меркам для гостинной  подойдет.  Но
здесь, судя по-всему, она являет собой и спальню и кухню и  все  прочее...
"Может  и  туалет?"  -  уж  с  некоторой  робостью  подумалось   мне.   Но
приглядевшись  внимательно,   с   облегчением   обнаружил,   что   ничего,
напоминающего отхожее место нет.
     С мебелишкой, конечно, жиденько тоже. По обеим сторонам  примостились
сиротливо две двухярусные кровати, а у  окна  расположился  стол  с  тремя
стульями, сверкающий девственной пустотой.
     Маша тут же заскочила на  кровать  и  стала  там  прыгать.  Это  было
отрадно, так как означало,  что  ее  ничем  занимать  не  надо.  Она  сама
определилась. А вот  Катя  себе  достойного  занятия  не  нашла  и  решила
потратить время на высказывание собственного мнения. У нее на лице застыла
маска, выражающая все, что она думает об этом азюле, лагере и обо мне, как
о  главной  причине  всех  несчастий  и  неурядиц,  постигших  ее  и   все
человечество со времен Адама.
     - Место отличное! - приподнятым голосом оценил я, пытаясь  в  тщетных
усилиях смягчить впечатление.
     - Естественно! Ты всю свою жизнь мечтал только в  ТАКОМ  месте  жить.
Тебе не кажется, что обстановка весьма богата. Можно  попросить  сократить
количество мебели вдвое.
     - Посмотри в окно, - провел я отвлекающий маневр, указав  на  большой
темный провал в стене. - Вон туда вдаль. Какое поле! Летом оно,  наверное,
колоситься пшеницей, а еще метров двести-триста - лес.
     - Изумительно! Я всегда считала, что у тебя близорукость минус два, а
на самом деле, видать, минус двадцать два. Ты видишь лес  в  километре,  а
мусорник под окном не замечаешь. Но, что можно от тебя ожидать!  Прийдется
ютится! - она состроила лицо святого страдальца, жертвующего собою во  имя
всего человечества сразу.
     Под  аккомпанимент  легкого  препирания  мы  рассовали  чемоданы  под
кровати  и  просто  в  угол,  предварительно  вытащив  из  них  все,   что
необходимо. Потом настал черед рассматривать содержимое пакета  с  пайком.
Оно состояло из одной рыбной консервы -  тунец,  двух  маленьких-маленьких
пакетиков сыра,  двухсотграмовой  пачки  апельсинивого  сока  и  кое-какой
мелочи. В довершение ко всему кинули на троих полбуханки хлеба. Совершенно
определенно, ничего похожего  на  паспорт  там  не  было.  Теперь  очередь
возмущаться перешла ко мне, так как в нашей семье именно я был  признанным
авторитетом  в  вопросах  кулинарии.  Моему  раздражению  просто  не  было
предела, и я его смачно изрыгал наружу.
     - Грандиозно! Можно съесть и обосраться от  счастья  и  благодарности
немецкому правительству! Правда будет нечем. Такое количество пищи  просто
не дойдет до прямой кишки, - кусок хлеба,  трясущийся  в  моих  негодующих
руках, был прозрачным, как стекло.
     Еда - мой больной вопрос. Ну у каждого бывает свое... это: пчелы  под
шевелюрой, как англичане утверждают. У меня - еда.  В  жизни  я  испытывал
моменты, когда, прямо скажем, приходилось недоедать. Но  все-таки,  всегда
стремишься  наиболее  полно  удовлетворить  именно  эту  самую   низменную
потребность, и не только количественно, но и качественно.
     Внимательно, но удрученно посмотрев на содержимое пакетов, повздыхав,
мы решили ответить на приглашение доброго человека Филиппа.  Решение  было
достаточно своевременное, тем более что им упоминалось слово "суп". Закрыв
дверь на ключ, всей семьей двинулись на поиски пятьдесят первого номера. В
душе теплилась тайная надежда, что хоть там люди опытные смогут не  только
добрым словом, но  и  добрым  делом  удовлетворить  наше  чувство  легкого
голода, придававшего романтичность всем этим приключениям. Однако, уж если
положить руку на сердце, то в тот момент тайные булавки сомнения принялись
с возрастающей силой колоть  мое  сердце  и  желудок.  А  образ  немецкого
правительства в виде доброго дяди с веселым лицом,  протягивающего  жирную
свинную отбивную с банкой пива, стал медленно распадаться на банки  рыбных
консервов.
     Комната 51, как выяснилось из опроса,  находилась  в  противоположном
конце коридора. Итак, в первый раз можно было составить  общую  картину  о
сконцентрировавшихся в этих местах борцах за свое немецкое счвстье. С ними
нам и предстоит конкурировать и сотрудничать в  предстоящем  поиске  новой
жизни и нового паспорта.
     Рядом с нами находился номер сорок пять, в котором, как потом узнали,
жило девять турок-мужчин всех возрастов от семнадцати до  пятидесяти  пяти
лет. Дверь к ним открыта, и  сидящий  у  порога  с  традиционнго  большими
черными усами человек, заунывно играл на губной гармошке турецкие мелодии.
Он тупо посмотрел на нас, ожидая, что мы с ним поздороваемся или еще чего,
а я, в свою очередь тоже посмотрел на него не менее вдумчиво.  Кивать  ему
не стал, так как давно придерживаюсь убеждения, что если кто-то  хочет  от
тебя приветствия, то пусть и здоровается первым. Он продолжал упираться  в
нас глазами, видимо, узрев "новые ворота". Нам  ничего  не  осталось,  как
продолжить экскурсию. Дверь в  номер  42,  напротив,  закрыта,  и  из  нее
женский голос плаксиво говорит по-русски: "Не ходи,  Петя,  не  ходи,  мне
одной страшно". Мы с Катей  многозначительно  переглянулись  и,  понимающе
качнув гловой, пошли дальше. Еще одна дверь - 40, закрыта,  и  из  нее  не
исходит никаких звуков. Дальше по левой стороне из полуоткрытого номера 41
слышалась возбужденная сербская речь. Номер 39 молчал, а в  38-м  стройные
мужские голоса шумели на смеси турецкого и немецкого. С 37 по 34  занимали
югославы, которые или торчали, ничего не делая, в дверях,  или  лежали  на
кроватях, не проявляя ни  к  чему  должного  интереса.  Надрывно  старался
магнитофон, неся в народ югославскую культуру. Номер 33 приоткрыт,  но  из
него веет темнотой, тишиной и плесенью. Дальше шел  ватерклозет.  За  ним,
вплоть до следующего, находящегося в двух комнатах от превого,  территория
четко поделена по  националиному  признаку.  По  правой,  четной  стороне,
постоянно курсируя из комнаты в комнату, сновали по  одиночке  и  группаим
многочисленные семьи афганцев. По левой,  нечетной,  шумели  зудящим  роем
бангладешцы,  все  в  юбках,  и  все  мужского  пола.   После   следующего
ватерклозета  следовала  заключительная  часть  коридора,   заселенная   в
основном алжирскими и суданскими арабами. Кроме того, по  пути  мы  прошли
еще комнаты, которые были закрыты и их обитатели еще не появились до  поры
до времени в истории нашего азюля, или они просто заснули.  Таким  образом
достойных претендентов на обладание вожделенного  документа,  кроме  себя,
пока я не нашел. Это немного облегчило вес камня на сердце.
     В самом конце коридора,  завершая  его  и  противореча  всем  законам
цифрового ряда, после номеров 15 и 14 находился 51.

     Постучавшись в дверь и дождавшись,  пока  она  откроется,  я  сделал,
точнее попытался сделать шаг впред, но голова  уперлась  в  чью-то  грудь.
Подняв   глаза,   увидел   лицо,   не   обремененное   заботами    ни    о
глубокофилософских, ни  о  мелкожитейских  проблемах.  Весело-простодушный
взгляд вполне вписывался в смазливую физиономию, украшенную сверху темными
волосами. Парень чем-то похож на молдованина.  Улыбнувшись,  он  пропустил
нас, и взору предстала вся комната. Она явно больше  нашей,  в  ней  шесть
двухярусных кроватей, два стола, цветной телевизор. Наверху,  повернувшись
спиной к зрителям спит человек. Под  ним  полулежит  смуглый,  похожий  на
афганца мужчина.
     Так мы увидели их впервые. Полный состав  нашего  клуба  собрался  на
свое  первое  заседание.  Рядом  с   дверью   расположились   парень   лет
девятнадцати, худой, но плотный, с белыми волосами и  нервным  взглядом  и
лет сорока мужчина, седоватый, с бородой, тоже худой и курящий сигарету. В
это  время  Филипп,  которого  поначалу  я  не  заметил,  вынырнул   из-за
прикрытого шкафом  угла.  Оттуда  доносилось  завораживающее  булькание  в
кастрюле, разносящей по всей комнате пленительный запах сьестного.
     - Проходите, ребятки, мы тут супчик соображаем.  Знакомьтесь:  Павел,
Катя, Маша, - представил он нас своим суетливым, но мягким голосом.
     - Леня, - протянул  руку  высокий,  опять  раскрыв  лицо  в  приятной
улыбке.
     - Я - Юра, - сообщил белобрысый, пряча неловкость за надменностью.
     - Б-борис, - представился мужчина, не забыв  немного  заикнуться  для
приличия.
     - А это - Наим! - сказал Филипп,  указывая  на  лежащего  на  кровати
"афганца".
     - Здравствуйте, - тот встал и протянул руку широкую и коричневую.
     - Наш Наим из Афганистана, - подтвердил мои догадки Юра. -  Но  он  -
советский, учился в России.
     - Очень приятно, - я пожал руку и добавил приветливо. - Коммунист?
     - Нет, у меня жена русская.
     Я сделал заключение, что, видимо, в Афганистане можно  было  не  быть
коммунистом, достаточно иметь русскую жену. Не  понятно  только  для  чего
достаточно...
     Мы расселись и завязался обычный разговор знакомящихся людей. Перейдя
сразу на "ты", как это и заведено у простого  русского  народа,  принялись
распрашивать один другого о том о сем...
     - Вы откуда, ребятки, -  поинтересовался  Филипп,  по  праву  хозяина
взявший слово первым.
     - Из Москвы, - вздохнули мы разом. - Учились в институте. Вот  житуха
заела, ну мы и приехали. Может чего здесь сможем, - эта версия выглядела в
моих глазах вполне сносно. Правда никому особо не важна.  Сам  я,  в  свою
очередь, спросил:
     - А вы сами?
     За команду хозяев выступал Юра.
     - Я из Латвии, из Риги, Леня тоже из Латвии.
     - А, так вы - латыши? - с безразличной интонацией уточнил я.
     - Нет, нет! Я - чистый русский! -  Юра  принялся  горячо  защищаться,
будто я собирался его за это подвергнуть экзекуции. - У Лени папа - латыш,
но он латышей тоже не любит.
     Беспокоился он зря. Леню я тоже четвертовать не собирался.
     Не знаю, чего он так открещивается от латышей, но мне,  если  честно,
глубоко наплевать, кто он там.
     - Филипп с Украины, - продолжал тот. - Из Одессы.  Он  уже  месяцтут.
Боря тот тоже с Украины.
     Борис кивнул и в подтверждение  этих  слов  аристократическим  жестом
выпустил изо рта струю дыма.
     - Ну, ребятки, - Филипп нес откуда-то кастрюлю и  сковородку.  -  Чем
богаты! На азюлянтских харчах не раздобреешь... Я тут супчик... Беру  пару
консервочек,  тут  помидорчик,  лучок   зелени,   перчик,   картошечки   -
подзаправим, и хорошо. Приходится самим поварить.
     Суп пахнул аппетитно и после сегдняшних сухих пайков  был  совершенно
кстати. Я с удовольствием проглотил две тарелки, и третью мне не позволяли
взять лишь правила приличия - единственнео, что  еще  позволяет  сохранять
фигуру в рамках.
     - Куришь? - Юра протянул сигареты с искренней вежливостью,  но  явная
тоска жадности мерцала в его глазах.
     - Нет, спасибо, - я вежливо отказался. И  его  нервы  спас  и  сказал
правду.
     - А пивка? - Филипп протянул мне и Кате по банке.  -  Вы  попробуйте:
настоящее немецкое, "Карлскрон"! Здесь наше нужно забывать.
     От пива мы не отказались. Медленно попивая из  банки  в  общем-то  не
теплое, но и не достаточно холодное пиво, я вспоминал,  сколько  лет,  как
забыл "наше". Это оказалось так себе.
     Мы  сидели,  совершенно  незнакомые  друг  другу  люди,  пили   пиво,
разговаривали о том о сем, и всем было приятно. Приятно, что здесь,  вдали
от  дома,  каждый  из  нас,  вольно  или  невольно  попавший   сюда,   мог
расслабиться, покалякать с земляками.
     Что сближает  людей?  Конечно  общая  компания,  где  можно  посидеть
расслабившись, потравить анекдоты, просто сочинить  и  тут  же  рассказать
быль или байку, послушать кого-нибудь. И вот уже  только  познакомившиесмя
люди становятся приятелями.
     Залитый в желудок суп приятно его прогревал, заполнив,  казалось  все
нутро. Размеренный разговор мягко перепрыгивал с темы на тему.  Через  час
обнаружилось, что трепал в основном Юра, причем без устали.  Все  порядком
устали  от  чуши.  Не  видя  другого  выхода,  я  тронул  вопросом  доселе
молчавшего Наима, но тот  оказался  достойным  конкурентом  нашего  нового
молодого друга и продолжил в том же духе.
     Вдруг  неожиданно  нашу  расклеивающуюся   беседу   нарушили.   Дверь
распахнулась и  в  комнату,  громко  сопя,  вкатился  огромный,  под  метр
девяносто и широкий в два обхвата, совершенно черный негр. На его темном и
круглом, как сгоревший блин лице, ярко выделялись красные, дико выпученные
глаза. Не останавливаясь,  он  навалился  на  Леню  и,  издав  дикий  рык,
принялся истошно кричать "Руссланд! Руссланд!". Моей первой  мыслью  было,
что эта огромная глыба черного мяса имеет личные претензии  к  России  или
мстит русским за построение негросоциализма в его отдельно взятой  стране.
Не понятно лишь, почему его месть столь избирательна и вылилась именно  на
Леню. Но в этот момент  наши  собеседники  принялись  скандировать  "Заир!
Заир!", из чего я пришел к выводу, что его эмоции вызванны не  неприязнью,
а скорее привязанностью к русской нации в  Ленином  лице.  У  меня  возник
откровенный страх, что эту привязанность он захочет выразить еще и ко мне.
Но опасения, все же, оказались напрасными.
     - Руссланд гут! - ревел он.
     - Гут, Заир, гут! - вторили ему.
     - Руссишь? - прекратив, наконец, бурно изливать чувства, он  спросил,
указывая на нас.
     Нас представили, пожали руки. Теперь он  приступил  к  главной  части
своего  визита,  ради  которой,  собственно,  и   затевался   пятиминутный
спектакль.
     - Please one vodka,  -  жалобным  голосом  попросил  он,  попытавшись
показать маленькую  рюмку,  но  в  его  огромных  ручищах  она  показалась
стаканом.
     - Ноу водка, Заир, - развел руками Филипп. - Биер - айн марк.
     - Ноу, ноу, - черный громила заметно потерял  интерес  к  нам,  потом
развернулся и ушел.
     - Это - Заир, - объяснил Юра. - Он сам из Заира, зовут его черт знает
как, никто выговорить не может, так и прилепили: Заир, а ему нравится.
     - Он здесь с семьей, шесть детей, - Леня уже оправился от объятий.  -
У него жена с ребенком осталась в этом самом Заире, а он здесь.  Может  на
нее денег на билет не хватило. Он тут каждый день по  азюлю  ходит,  водку
клянчит, многие дают.
     - А что это за пиво по марке, - поинтересовался я у Филиппа.
     - Да вот приторговываем потихоньку, - он  повел  глазами  в  сторону,
немного смущенный. - В магазине баночка сорок девять пфенингов, а здесь мы
по марке.
     - И что - берут? - голос выдал мою недоверчивость.
     - Берут! Днем, кто  хочет,  в  магазине  скупается.  А  вечером,  как
догоняться станут, так магазин закрыт, до заправки далеко, вот и берут.  И
не только я один торгую. Вон - югослав Кристо в 41-ом,  еще  турки.  Пиво,
есть еще сигареты, крепкое всякое. В магазине бутылка стоит двадцать пять,
а здесь - пятнарик. Берут краденое.
     - А есть еще русские в лагере? - поинтересовалась Катя.
     - Есть еще пара с Украины: Петя и Наташа. Но они  почти  не  выходят.
Она - чокнутая, боится наружу выходить и его не пускает.
     День выдался  напряженный,  завтра  предстояли  еще  поездки,  и  мы,
посидев еще чуть-чуть, пошли назад в нашу комнату.
     Ночью мне не спалось. Я смотрел в темноту, в голову шли разные мысли.
Что за идиотскую штуку придумали - человеческий мозг? Иной раз  нужно  что
вспомнить, так, сколько не силишься, не помогает.  А  тут  спать  надо,  а
такая чушь в голову лезть начнет... Ворочаешься из стороны  в  сторону,  а
они тебя жалят - воспоминания эти, черти бы их взяли! Я не люблю много  из
прошлого, но куда его засунешь? Не так далеко уж и убежал  я  от  детства:
многие сверстники мои  еще  такими  дурными  кажутся.  Но  на  плечах  уже
чувствуется груз. Он давит...
     Упрямство - вот тот  порок,  который  стал  мне  наказанием  за  "все
хорошее", а может и за чьи чужие грешки. По молодости каких  глупостей  не
наделаешь... По упрямству полез я в свое время в "бизнес", чтоб его  драли
те же черти, что и все остальное, вместе с такими же "бизнесменами", как и
я сам. Ничего, кроме растрепанных нервов, неприязни ко всему, я не  нажил.
Хотя нет, как же не нажил? Еще как нажил! Врагов кучу. Доживаешь до  того,
что перестаешь верить всем, даже друзьям близким. А, впрочем, что  я?  Все
наше поганое общество поделилось  при  первой  возможности  на  "белых"  и
"красных". Меня это волновало, правда, не очень. Последний путч - на самом
деле лишь первый в длинной цепи грядущих. Всех "за" и  "против"  рано  или
поздно сметет ими же раздутая волна, и Бог с ними. Что касается  меня,  то
считаю, что приехал сюда опять  драться.  Я  хочу  вернуться  когда-нибудь
победителем и показать, где раки зимуют, кое-кому из врагов  и,  особенно,
кое-кому из "друзей". Будем драться за  новую  жизнь  и  паспорт,  как  ее
символ.
     Но, если быть честным перед самим собой, то я во все этом не  уверен.
Чувствую, что мой мозг, здесь, в Германии испытывает  огромную  перегрузку
от резкого торможения. Представь,  что  ты  идешь  по  широкому  проспекту
большого города, где рядом шумят  сотни  проносящихся  машин,  и  мелькают
тысячи спешаших людей. Ты скован тисками города, урбанизированной  жизнью,
и хоть и жалуешься слегка, но это -  твое  нормальное  состояние.  Однако,
стоит резко свернуть в подворотню, зайти в в  небольшой  дврик,  окруженый
домами, где растут деревья, стоят садовые скамейки и все  сразу  меняется.
Здесь попадаешь в болото времени, где кажется, что даже воздух,  солнечный
свет, все звуки застыли. И в этот момент невыносимое давление тишины зовет
к возврату в  влдоворот  жизни.  Но  постоишь  или  посидишь  во  дворе  и
потихоньку почувствуешь прелесть этой тишины,  рождающей  в  теле  негу  и
дающей расслабиться душе. Теперь уже ничего не надо, уже не хочется назад.
Я чувствую, что в Германии, попал в такой двор-отстойник, где жизнь нельзя
увидеть, нельзя услышать, а можно лишь поддаться неге и созерцать, как она
засасывает тебя.
     Глупым мыслям поддаваться долго нельзя, я взял Хэмигнуэя.
     Заснул я, видя радужный сон: в сиянии лучей стоял большой  зеленый  и
определенно немецкий паспорт с моей фамилией.

     Следующую пару дней мы поднимались в семь утра  и  совершенно  сонные
таскались в Швальбах проходить всякие формальности.  Сначала  терзали  нас
медосмотром. Флюрография, кровь - вся  процедура  для  приезжающих  заняла
битый час, а потом мы семь часов толкались во все том  же  битком  набитом
холле. Озверевший от семичасового ожидания неизвестно чего, я остановил  в
коридоре немца, который тут много  чем  распоряжался,  и  стал  злобно  на
чистом английском языке говорить о том, что все эти процедуры  можно  было
сделать за один раз.  И  работникам  и  нам  было  бы  легче.  "Легче",  -
согласился служащий, но добавил, что есть инструкция, и ее в  Германии  не
обходят, здесь, мол, не Россия... В этом он прав. Здесь  не  Россия,  хотя
дураков явно не меньше. Еще мне указали, что без  паспорта  я  тут  вообще
никаких мнений иметь не могу,  впрочем  это  обстоятельство  до  меня  уже
дошло.
     Второй день врезался в память сильнее. Нас повезли уже не в Швальбах,
а  в  другой  маленький  городок,  где  по  общему  мнению  и   происходит
пресловутое интервью.
     В комнате за столом сидела полная тусклая  блондинка,  перед  которой
стояла пишущая машинка. Там же на столе лежало наше дело. В комнату  вошел
мужчина и представился переводчиком. Русский у  него  оказался  достаточно
корявый. После первых фраз выяснилось, что интервью никакого не будет, что
сегодня моя судьба никого еще не волнует, а проблема всего  лишь  в  наших
паспортах, которые мы сдали.
     - Вы граждане какого государства? - обвинительно  уставился  на  меня
переводчик, исковеркав и "граждан" и "государство".
     - Советского Союза, к моему глубокому сожалению, - ответил я, потупив
взгляд в направлении стола.
     - Но Советского Союза нет. Какого нового гоударства вы граждане?
     - Никакого, также к сожалению, - опечаленно сообщил я, ибо  это  была
часть моей версии.
     Он открыл паспорта и что-то там рассматривал.  Человеку,  обладающему
малейшим чувством сообразитлеьноси,  не  составит  труда  мое  гражданство
определить. Там в паспорте на четырнадцатой странице стоит  прописка,  где
черным по белому написано: Москва. А дальше, включив мозговой компьютер  и
подождав немного, пока он  нагреется,  можно  методом  сложных  логических
экстраполяций определить, что Москва - это стлоица России,  а  раз  я  там
живу, то и гражданство мое... Правда просто? Для кого-то может  и  просто,
но не для каждого служащего ежедневно и честно выполняющего  свой  сизифов
труд.
     - Твоя жена - еврейка, - пояснил он мне,  чтобы  и  я  знал  тоже.  -
Родилась в Москве, значит и гражданство у нее российское.
     - Пусть будет российское, - примирительно согласился я. -  Но  вам  я
сделал заявление, что его у нас нет.
     Он опять взял в руки мой паспорт.
     - Тут написано, что ты - украинец! - сообщил он с таким видом,  будто
хочет меня поразить: вот, мол, поймал!
     - Да, - невозмутимо согласился я.
     - Значит и гражданство  у  тебя  украинское!  -  победно-торжественно
заявил мужик.
     - Ну, уважаемый, какое украинское? Я эту Украину больше семи  лет  не
видел, а тогда у нас гражданство одно было - серпом по молоту.
     - Нет, нет! - решительно  запротестовал  он.  -  Если  написано,  что
национальность - украинец, то и гражданство украинское.
     - Вы хотите сказать, - во мне росла злоба, - что будь у меня написано
"узбек", я был бы в ваших глазах гражданином Узбекистана, хоть  и  никогда
его не видел, так что ли по-вашему?
     - Конечно, - невозмутимо ответил он.
     - Тогда я не понимаю, почему моей жене, у которой написано в паспорте
"еврейка", вы дали русское гражданство? - я вызывающее посмотрелна него, а
потом примирительней добавил. - Давайте мы  сойдемся  на  компромиссе.  Вы
дадите нам немецкое гражданство да и все. Тут никаких разногласий  с  моей
стороны не предвидится.
     Не получив ответа на свой вопрос, я понял, что аудиенция закончена  и
взяв Катю за руку, вышел.
     Ничего не имею против Украины и ее гражаднства, иметь его можно  было
бы. Но волновал вопрос принципа, а тут, как известно,  если  уж  пошли  на
принцип, то берегись...
     У меня сперло дыхание, я чувствовал, что разнервичался. Это -  плохой
признак. Последние два месяца окончательно доканали. В конце концов, уже в
третий или четвертый раз здесь, в Германии, психовал по пустякам. Пришлось
искать способ расслабиться или просто выместить на ком-нибудь злобу.  Катя
сидела на стуле, я молча стоял рядом и смотрел в окно. В этот момент сзади
послышался голос, обращающийся на русском:
     - Простите!
     Я обернулся. Передо мной стоял молодой человек лет двадцать  шести  -
двадцати восьми, ниже меня ростом, с бородой,  которая  скорее  похожа  на
щетину, неровными пучками разместившейся на подбородке. В этом лице  много
странного. Черты типично русские, но кожа смуглого  цвета.  Глаза  блестят
фанатичным блеском, но это не взгляд шизофреника. Он смотрит на  человека,
явно его изучая. Весь его вид не то жалкий, не то печально-величественный.
     Можно предположить, что он - хороший психолог, психолог  от  природы,
из таких, которые могут вынуть  из  человека  все,  залезть  ему  в  самую
глубину и убедить в своей правоте, как бы тот не сопротивлялся. Но я  тоже
не лыком шит. Молча разглядывал его  и  тянул  паузу.  Человек,  продолжая
смотреть мне в глаза, повторил:
     - Простите, вы - русский?
     - Нет! - раздраженно ответил ему. - Уже пять минут, как нет. И  нужно
отметить, что и не немец тоже.
     - Как? - удивленно спросил он.
     Я,  слегка  обрадовавшись  возможности  поделиться  с  кем-то  своими
впечатлениями, в красках описал случившееся. Он мягко засмеялся.
     - Ну не волнуйтесь так! Пусть они себе пишут. Главное,  что  в  вашем
сердце написано.
     Я чувствовал, что волна  моих  эмоций  разбилась  на  мелкие  брызги,
которые тут же и исчезли. Протянув руку, представился.
     - Андрей Дубровский, - ответил он мне.
     - Неужели тот? - вырвалось у меня.
     - Да нет, только тезка, - он усмехнулся.
     Мы присели на стулья. Я смотрел на него и думал, что он, а точнее его
манера говорить и  вести  себя  вполне  соответствуют  его  имени.  Андрей
Дубровский.  Именно  таким  можно  представить  себе  Пушкинского   героя:
печальное и величественное лицо, располагающее к себе.
     - Откуда вы? - спросил Андрей.
     - Из Москвы.
     - А я из Таджикистана, из  Душанбе,  -  негромко  пояснил  он  мерным
голосом, скорее подходящим проповеднику. - Уже  год,  как  в  Германии.  Я
работал здесь по контракту футбольным тренером. Потом он закончился, и мне
сказали, что я могу подписать новый, но нужно ехать в Москву и  там  ждать
полгода. Я вернуться не могу, вот и приехал сюда.
     - А вы, простите, - русский? - осторожно тронул я его нацтему.
     - Да, мои родители в войну, в оккупацию попали в  Таджикистан,  но  я
свободно говорю по-таджикски. Жена у меня тоже русская, но она осталась  в
Душанбе.
     Признаться честно, он был превым человеком из Таджикистана,  которого
я видел в своей жизни, и, хоть это и не в моих правилах, позволил себе все
же его расспросить о том, что меня давно уже интересовало.
     - А как там у вас было, в Душанбе?
     - О! - восхищенно ответил он. - Это прекрасный город! - потом добавил
с печальной ноткой. - Был прекрасный. Сейчас все изменилось.
     Его глаза затуманились и, опустив взгляд на руки, он продолжал ровным
голосом:
     - Это было действительно прекрасное  место.  Много  русских.  Знаете,
таджики - это в основном сельские жители. Название "Душанбе" переводится с
местного примерно как "торговое место".  Таджики  там  поначалу  не  жили.
Потом лишь появились торговцы, те, кто управляют, потом интеллигенция. Еще
при царе, потом при советской власти туда стали  съезжаться  русские.  Они
прекрасно сживались с таджиками. Те говорили, конечно,  между  собой,  что
русские - плохо. Но, знаете, я часто бывал у них в селах,  в  гостях.  Они
встречают тебя, как важного человека, хоть ты им и незнаком. Режут барана,
поют вином, очень много. Мне часто  говорили:  "Оставайся,  мы  тебе  жену
найдем красавицу". Было хорошо.
     Когда он рассказывал, его лицо светилось.  Видимо  его  мысль  сейчас
коснулась каких-то прияных воспоминаний. Но, вдруг, оно опять помрачнело.
     - Потом все разрушилось за один день. Таджиков  натравили  на  чужих.
Они боролись за власть, а мы  оказались  лишь  козлами  отпущения.  Нас  -
русских - много, и мы - не стадо телят. Мы знали, что защищать нас некому.
Мужчины взяли автоматы в руки, чтобы защитить свои семьи.
     - А вы, Андрей?
     - Да. Я тоже держал оборону с автоматом. Они стреляли  в  нас,  и  мы
стреляли в них. Но вы знаете, Павел, именно в те часы мне не давала  покоя
одна мысль. Они, таджики - мусульмане. Их позвали под предлогом, что  вера
требует уничтожить неверных. Они  готовы  убивать  людей,  женщин  и  даже
детей. Они хотели резать, видеть кровь.
     В глазах Андрея застыл ужас и боль. Он  и  сейчас  видел  все  это  в
жутких кадрах памяти.
     - Поймите, у  нас  тоже  есть  оружие.  У  нас  даже  было  моральное
оправдание убивать, ведь  на  нас  напали.  Но  мы  не  хотели  этого.  Мы
показали, что можем, но не сделаем этого просто так. И они поняли, что мы,
русские жили в мире, что нам не  нужна  смерть  таджиков.  Но,  когда  это
случилось, было уже поздно. Они стали воевать и с нами и между  собой.  И,
знаете, в тот самый момент я понял великое значение нашего Бога.
     Тему Бога я не ставлю в список любимых, и  меня  слегка  передернуло.
Андрей это заметил и покачал головой.
     - Нет, нет! Вы не правильно поняли. Я не уверовал в чудесное спасение
божественной силой. Нет, я не говорю о Боге, висящем на картинке настенке,
я говорю о подлинном христианском Боге, родившем нашу  мораль  две  тысячи
лет назад и принесшим  в  наши  сердца  доброту.  Это  он  призвал  любить
ближнего своего.  Магомет  тоже  создал  великую  религию,  но  она  стала
жестокой, она не видит Бога, кроме аллаха, и всех, кто с этим не согласен,
призывает убивать.
     - Вы во многом правы, Андрей, но вспомните, что история  христианства
и его распространения тоже писана кровью.
     - Конечно! - разволновался он. - Конечно! Вы понимаете, до нашей  эры
человечество жило в возрасте детства. Все было очень просто: черное-белое,
теплое-холодное. Люди убивали людей,  не  задумываясь,  люди  умирали,  не
задумываясь. Иисус повернул мир,  привнеся  в  сердце  человека  сомнение.
Сомнение - это причина сесть и задуматься. Сомнение  толкает  человека  на
поиск истины. Иисус привел людей в  новый  возраст  -  молодость,  -  сила
убеждения гремела в его голосе. - Да, история веры в Христа писана кровью,
но кровь эта пролита для того, чтобы мы  -  ристиане  пришли  к  пониманию
заповедей Иисуса. Сегодня христиане ищут мира,  а  последователи  Магомета
совсем  не  изменились.  А  ведь  прошло  полторы  тысячи  лет,  а  это  -
достаточное время, чтобы повзрослеть.
     Я смотрел на него и чувствовал  огромную  притягательную  силу  этого
человека. Он как бы весь светился изнутри.
     - Сегодня мы с вами живем в великое время, - продолжал  Андрей.  -  С
рождения Христа прошло две тысячи лет.  Семя,  брошенное  тогда,  принесло
свои плоды. Теперь  человечество  готовится  перейти  в  новый  возраст  -
зрелость. Быть может мы живем в годы нового  Христа,  и  он  принесет  нам
нечто абсолютно новое. Человек учится познавать мир глубже и глубже и ищет
свое место в нем. Человек должен любить людей,  лишь  животные  борятся  с
себе подобными. Человек отличается от них тем, что  помогает  друг  другу,
только тогда он - человек, а не вид Гомо  Сапиенс.  Помогать  друг  другу,
любить добро - вот тот путь, по которому должен идти каждый.  Я  не  боюсь
божьего суда. Здесь, в этой жизни, до него не близко. Но  я  боюсь  пройдя
жизнь, в старости спросить себя: "Что есть истина?", - и не иметь ответа.
     - Любить ближнего, понимать другого... Да, я согласен. Я  люблю  свою
семью, родителей, друзей. Но как быть с врагами?  Их  любить  сложно,  как
минимум на взаимность рассчитывать не приходится.
     - Врагами  не  рождаются,  ими  становытся.  Воевать  -  это  великое
искусство. Но гораздо более великое искусство остановить войну. У вас есть
своя гордость и вы считаете, что боретесь за  правое  дело,  но  ваш  враг
считает так же. Остановитесь, задумайтесь! Так ли уж неправ ваш противник?
В любой войне нужны, как минимум,  две  стороны.  Остановитесь,  и  вашему
вчерашнему ненавистнику завтра будет не с кем воевать.  Подайте  ему  руку
дружбы первым и поверьте: ее пожмут. Ведь ваш враг - тоже  человек,  такой
же, как и вы. Конечно, - продолжил он. - Бывает по разному. Бывают  такие,
которые творят зло ради зла. Они  могут  убивать  людей  физически,  могут
убивать их морально. Таких надо уничтожать, без  жалости,  -  он  взглянул
опять куда-то вдаль и неожиданно произнес. - Вы знаете, у  меня  жена  там
осталась, в Душанбе. Сейчас город блокирован, выпускают по несколько семей
в день. Я не знаю, выпустят ли ее? Когда?..
     Его лицо опять посерело.
     Объявили посадку на автобусы. Наш путь лежал обратно в лагеря. Андрей
крепко пожал мне руку и сказал:
     - Я вижу, что вы - очень добрый человек, но в глазах у вас усталость.
Вы тоже, наверное, много видели. Каждый  идет  своим  путем,  но  помните,
всегда есть еще один, не очень простой, но самый  верный:  протяните  руку
первым.
     Он повернулся и пошел. В его облике было что-то доброе  и  спокойное,
но еще на нем лежала печать печали...
     Автобус вез  нас  назад  к  нашему  временному  жилищу  через  пейзаж
сменяющих друг друга деревень, полей и  перелесков.  Я  молчал,  думая  об
услышанном.
     Нет, не первый раз слышал я эти идеи, они уже не новы давно. Я  думал
о том, что еще полгода назад, просто посмеялся бы над  ним.  Все,  чему  я
научился за последнее время - это лишь способы  ставить  подножку  другим.
Победил соперника, и ты - король, нет - оказался в грязи.  Нет  жалости  и
человек человеку - волк. Таковы  правила  игры.  Даже  от  тех,  кто  тебе
совершенно не нужен и не мешает, ждешь каждую минуту  подвоха.  Перестаешь
доверять всем, кроме себя. И  в  один  прекрасный  момент  понимаешь,  что
заработал себе полк врагов, а друзья становятся просто знакомыми. Наконец,
начинаешь ощущать себя в  трясине,  из  которой  вырваться  нельзя.  Нервы
работают на пределе, вокруг замечаешь лишь озлобленные лица. Под конец дня
подавляешь в себе желание найти на помойке автомат и пострелять  по  живым
мишеням. И выхода отсюда нет.
     Но сейчас мне показалось вдруг, что все  могло  пойти  и  иначе.  Что
принесла  мне  некогда  столь  желанная  жизнь?  Азарт  хождения  по  краю
пропатси? Богатую жизнь? Да, но это  не  принесло  мне  согласия  с  самим
собой. Раз за разом я задавал себе вопрос: "А что дальше?"  Жизнь  ли  это
человеческая, весь результат которой, - запись на свой счет все большего и
большего количества врагов. Может нужно было давно протянуть  им  руку,  а
может и, вообще, начать жить по-новому? Может быть... Но  что  прийдет  за
этим?

     На следующее утро, первый раз за все время,  что  мы  в  лагере,  нас
никуда не повезли. Все официальные мытарства были  закончены.  Можно  было
приступать к свободной программе и на этот раз  тянуть  нудоту  по  своему
разумению.  Теперь  не  нужно  просыпаться  в  семь  утра.  Позволив  себе
подрыхнуть, встал ближе к  полудню.  Хотя  мы  и  познакомились  с  жизнью
местного общества в какой-то  степени,  но  теперь  появилась  вынужденная
возможность рассмотреть все с утра до вечера в подробностях.
     Чувствуя себя хорошо выспавшимся,  бодрой  походкой  я  направился  в
ватерклозет   и   умыться.   Это   место   не   зря    считается    особой
достопримечательностью лагеря. Разделение на мужской  и  женский,  если  и
существовало когда-то, то до  наших  времен  воспоминания  об  этом  факте
история не донесла. Для людей с определенными комплексами поход  в  туалет
превращался втрагедию жизни. Я  благодарил  Бога,  что  он  воспитал  меня
разгильдяем и, вложив в душу кучу других недостатков, про этот забыл.
     После утренних процедур неисповедимые пути  завернули  меня  в  33-ий
номер, находившийся в непосредствевнной близости.  Постучавшись,  повернул
ручку и зашел. Мерное посапывание трех  спящих  людей  стало  единственным
приветствием. Юра, Леня и Борис спали. Леня занимал нижнюю кровать, а двое
его "сокамерников" расположились на верхнем этаже. Я нарочно с  шумом  сел
на стул.  Сверху,  резко  поднявшись,  посмотрел  расплывчато-ошарашенными
глазами  Боря.  Сообразив,  что  происходит,  он  обегченно  откинулся  на
подушку.
     - Ну надоели! - с  противоположного  верха  сонно  простонал  Юра.  -
Сколько время?
     - Вот-вот двенадцать, - укоризненно пояснил я.
     - Ну вот! Можно еще полчаса спать! - он недовольно  открыл  глаза.  -
Такая рань! Кто сейчас встает!
     - Когда еда? - поинтересовался я, игнорируя его выступление.
     - Ну, только двенадцать! - он скрипел недовольно со своего  верха.  -
Еда с полдня, но раньше полпервого там делать нечего: толпа!
     - Ладно. Я пошел вниз, очередь занимать, а вам  напоследок  мудрость:
"Лень губит человека и отдаляет от него немецкий паспорт!"
     - Чья мудрость?
     - Моя мудрость!
     В азюле, как мы называли наш лагерь, жизнь только  начиналась.  Люди,
потрепанные долгим сном, вылезали из своих нор - комнат и  двигались,  как
зомби, держа в руках подносы к столовой, находившейся на превом  этаже.  Я
прихватил свой тоже и тронулся  за  пайком.  "Столовая"  -  это,  конечно,
никакая не столовая, а просто небольшой  зал,  в  котором  находится  окно
раздачи. Здесь выдают полагающуюся порцию,  а  кушать  изволь  отправиться
домой. Выдача еды производится раз в день. В традиционное меню входит одно
горячее блюдо, по их мнению, призванное составить  наш  обед  и  насытить.
Кроме того есть еще и сухой паек, типа того,  что  мы  получили  в  первый
день. Вся эта еда может и не эталон для моих  наклонностей  к  полноценной
пище. Но, если путь к этой чертовой зеленой бумажке  должен  быть  вымощен
сухими пайками, то пусть будет так.
     Сейчас в столовой собралась большая толпа.  Всего  в  лагере  человек
двести, и в обеденное время большая часть  концентрируется  именно  здесь.
Живая масса  формировала  более  или  менее  упорядоченную  очередь.  Если
какой-нибудь  шустрый  пытался  пролезть  вперед,  его   почти   наверняка
отгоняли. Люди выглядели весело. Они  радовались  наступающему  очередному
беззаботному дню, радовались тому, что им  сейчас  дадут  еду,  радовались
просто всему. В зале стоит громкий шум тарабарщины, на которой изьясняются
присутствующие.
     Наконец, окно открылось. К нему с этой стороны продошел Наиф - турок,
работающий в администрации  лагеря.  Его  обязанности  как  администратора
заключаются  в  первую  очередь,  естественно,  в  администрировании.   Но
конкретная задача выражается в контроле за раздачей пищи, точнее, за  тем,
кто и сколько ее получит. Всем  известно,  что,  если  вдруг  какой-нибудь
шустрый   азюлянт   умудрится   ухватить    лишний    кусок    мяса,    то
обороноспособности и благосостоянию Германии будет нанесен серьезный урон.
Неупотребленные остатки пищи и  ряд  других  материальных  средств  помощи
беженцам по окончании рабочего дня смогут взять себе честные  труженики  -
местные служащие, ибо в этом случае ограбление государства  иметьместа  не
будет. Ведь работники -  немцы,  и  самих  себя,  как  известно,  ограбить
невозможно.
     Каждый же из нас -  людей  пятого  сорта,  имел  магнитную  карточку,
служившую пропуском и талоном на еду.  Наиф,  вне  зависимости  от  личных
симпатий брал эту карточку у стоящего по очереди и проверял ее подлинность
на   специальном   автомате:   предусмотрительное    правительство    учло
возможность,  что  хитрый  на  выдумку   азюлянт   придумает   способ   их
тиражирования.  После  проверки  он  кивал  головой:  "Можно!"  Счастливый
обладатель  долгожданного  обеда  получал  причитающееся   и   отправлялся
восвояси. Очередь медленно двигалась.
     Еду раздавали двое. Одна - молодая  девушка  лет  двадцати  восьми  -
типичный кухонный работник. Она не просто толстушка, а  откровенно  говоря
толстая. Лицо ее светится благодушием. Она явно очень  довольна  тем,  что
может сделать счастливыми стольких людей, оделяя их порциями рыбы с рисом.
Второй работник - высокий, седой  мужчина,  лет  пятьдесяти.  Этот  только
помогает и делает это нехотя. В его взгляде горит злоба  и  ненависть.  Он
прожил здесь, в своей стране всю жизнь и тяжело работал, но не  смог  даже
скопить себе денег на старость, так как надо было кормить семью. А  теперь
стоит и раздает еду бездельникам,  которые  ничего  не  делают,  а  только
воруют...
     Получив причитающееся рыбное филе с гарниром в виде  кучи  полусырого
отварного риса я, лавируя между  толпами  разноцветных  детей,  с  громким
криком носящимися по коридору, и пробрался мало-помалу  к  нам  на  второй
этаж.
     Еда принесла одни огорчения. Рис оказался  ко  всему  прочему  еще  и
пресным до  безобразия.  Моя  щепитильность  в  еде  усиливается  по  мере
увеличения часов безделия.  Здесь,  в  лагере,  у  меня  возникли  заочные
разногласия  с  местным  поваром.  Сейчас,   мрачно   ковыряя   вилкой   в
импровизированной тарелке, я оживлял в памяти  свои  познания  по  разделу
"Приготовление рыбного филе", чтобы поделиться ими с  поваром.  Вдруг  мои
глубокие и  несомненно  ценные  для  общества  размышления  были  прерваны
появлением двух молодых людей.
     - Ну, что делаем? - спросил Леня.
     - Скушали рыбу, теперь философствуем, - я потер живот,  урчавший  под
грузом только что принятого на переработку обеда, хоть и не очень сытного.
     - И на какой предмет?
     - В области способов приготовления жареного рыбного филе азюлянтом  в
тяжелых условиях немецкой иммиграции.
     - Лично я знаю один способ! - бодро заявил  Юра.  -  Берешь  вилку  и
кладешь ею рыбу в рот. Впрочем, способ годится и для  мяса  и  для  других
блюд, если они есть.
     - Спасибо, я пополню свою кулинарную коллекцию еще одним рецептом,  -
поблагодарил я его без особого энтузиазма.
     - Что вы собираетесь делать? - этаким безразличным  голоском  влез  в
разговор все тот же Юра. При этом  он  пытался  всеми  силами  своей  души
сделать вид, что дальше не будет никакого подвоха.
     - Снимем штаны и будем бегать, пока не надоест.
     -  Скоро  дают  деньги...  -  таинственным  голосом   сообщил   Леня,
выдерживая совершенно глупое выражение лица, которое, в силу его природных
качеств, даже не нужно строить.
     - По мне лучше  удостоверение  личности,  -  я  на  него  внимательно
посмотрел и почувствовал этот подвох.
     - Да, через недельку-полторы, - вторил ему Юра.
     - Хорошо будет, - пришлось и мне их поддержать, но для  нейтральности
сладко потянуться, вроде и далеко еще до того.
     - У нас к тебе абгемахт есть! - Леня пошел в наступление.
     - Тогда давай его сюда! - примирительно согласился я.
     - Ха-ха! Абгемахт - это слово такое. Договорились, мол.
     - Ну и о чем вы со мной договорились?
     - Значит так! - Юра изобразил физиономию начальника,  но  тут  же  ее
заменил на подобострастную. - Ты даешь взаймы пять марок на сигареты, а мы
тебе с карманных денег вернем.
     Я почесал лоб, крякнул, но деваться некуда.  Нам  с  ними  еще  рядом
толкаться долго, да и я уверен, что отдадут (если  и  не  отдадут,  то  не
велика беда).
     - Ну давай абгемахт твой.
     - Ну давай пять марок! - Юра заметно  повеселел  и  стряхнул  со  лба
капли пота облегчения.
     Я выдал монету. Леня отправился  к  югам,  потом  вернулся  с  пачкой
Мальборо.
     - Дурак! - закричал Юра страшным голосом, будто Леня  вместо  сигарет
принес ему леденцы. - Зачем брал Мальборо? В  нем  только  двадцать  штук!
Почеу не взял Гольден Американ? Там в пачке аж двадцать пять!
     - Не было его, - виновато оправдывался тот.
     - Так пошел бы к вьетнаму! Дурак! - видно, что  школу  хороших  манер
человек прошел в армии.
     - У них тоже нету.
     - Ладно! - Юра, хоть и остался недоволен, но нетерпелось  покурить  и
дебаты он отложил. - Все сигареты пополам, и деньги пополам. Но ты мне две
должен, так что тебе восемь.
     - Почему я тебе должен? - надув губы, по-детски, обиделся Леня.
     - Я для тебя у Филиппа стрелял, - Юра был безаппеляционен.
     - Ну и что?
     - А то, что должен!
     Эта история повторялась каждый день. Они постоянно считают, кто  кому
и что должен, и тому нет конца.
     - Ладно, - я встал, прискученный темой раздела моих денег. -  Покатим
в деревню! Кто покажет путь?
     Товарищи мои по несчастью, а может и  по  будущему  счастью,  тут  же
согласились ехать, за неимением лучших предложений.

     Напротив нашего лагеря светлеет  белой  стеной  небольшая  гостиница,
закрытая на зиму. Рядом с ней стоянка машин. Вокруг  томится  зимний  лес,
сбросивший с себя траву и листву. Здесь же, гремя проносящимися  в  разные
стороны машинами, пролегает  шоссе,  соединяющее  два  центральных  пункта
местного значения. Наш путь лежит в один из них. Вдоль дороги каждые  пять
метров стоят, ходят, прыгают, мерзнут от холода человек десять, таких  же,
как и мы, искателей сами не знаем чего. Все они  ловят  попутки,  выставив
большой палец наружу  из  зажатого  кулака.  Здесь  -  традиционное  место
автостопа. Пешком до деревни мало кто пойдет в такой холод. Азюлянт - тоже
человек! Воровать и водку покупать только на чужом  Мерседесе  покатит.  А
коли не поймает, так и Бог с ними, с выпивкой и кражами.
     Мимо  проносились  десятки  легковушек.  Иногда   водитель   пожалеет
стоявших  на  холоде  и  остановит,  подбросит   до   деревни.   Мы   тоже
пристроиллись к искателям удачи.
     - Прохладно! - поежился я. Стоявший  на  дворе  декабрь  напоминал  о
себе, хоть было и гораздо теплее, чем в России, а снега, вообще, не было.
     Другие тоже ежились,  но  продолжали  ждать.  Уже  несколько  человек
уехали, а группа толпившихся в стороне пакистанцев не  выдержала  и  ушла,
сдав позиции. Остались мы, еще два негра и турки. Я, Юра  и  Леня  усердно
махали руками и кулаками пред и вслед уходящим машинам, но результата  это
не приносило, те не реагировали.  Наконец,  очередной  Опель,  точнее  его
хозяин,  начал  сбавлять  скорость.  Юра  бросился,   что-то   возбужденно
показывая ему,  но  тот  деликатно  объехал  нас,  словно  не  замечая,  и
притормозил у двух негров.
     - Вот сволочи! - злобно выругался Юра  требовательным  голосом,  всем
телом показывая, что его гордость только  что  ущемлена  поганой  немецкой
машиной и ее водителем. - Они всегда неграм останавливают! Немцы,  вообще,
негров любят! - он сплюнул, давая понять, что  он  думает  о  немцах  и  о
неграх тоже. - Как можно любить негров? Они черные и  тупые,  как  бараны!
Вытаращат глаза и смотрят. Ух! Неневижу негров!
     - А мне на негров по фигу, - Леня зевнул.
     - Ну и дурак.
     - Ты, Юра, неправ, - я стал успокаивать его. Негры - они хорошие.  И,
вообще, я люблю негров, когда они в Африке, а я здесь.
     - А! Нельзя любить негров и немцев тоже! Немцы неграм  даже  паспорта
быстрее дают.
     - А тебе чего, ты что паспорт уже хочешь? (Вчера он уверял всех,  что
ему паспорт ни на кой не нужен.)
     - Да я тут подумал. Мне кажется, что нужно здесь оставаться!
     Рядом с нами резко тормознул двухдверный Гольф. Мы бросились  к  нему
раньше турок и победно улыбаясь, залезли вовнутрь.
     Среднего возраста водитель скривил взгляд и спросил почему-то весело:
     - Югославишь?
     - Ноу! Руссишь! - честно признались мы, не  задумываясь  о  возможных
последствиях.
     - Аха! Руссланд! Откуда? - это мы уже догадались.
     - Москва. Товарищи из Латвии.
     - Да! Твой друг - настоящий латыш, - заявил он, указывая на Юру. -  Я
латышей тоже люблю, и русские тоже хорошие, - английский,  на  котором  он
пытался все это воспроизводить, был столь же плох, сколь и  мой  немецкий,
потому воспринимался достаточно хорошо. - Сколько времени вы в Германии?
     - Месяц с небольшим.
     - Хорошо тут? - лукаво подзадел он нас.
     - Да, очень! Отчего ж нет. Германия - красивая страна.
     - Хотите здесь остаться?
     - Конечно хотим!
     - Хорошо! - в нем звенела почти готовность поделиться своим пасортом.
- Азюлянты - хорошо! Я люблю азюлянтов.
     - Твоими бы устами да мед пить, - добавил я по-русски.
     Он высадил нас у стоявшей при въезде в  деревне  автозаправки,  и  мы
медленно пошли по главной улице.
     - Немец сказал, что ты  -  типичный  латыш,  Юра!  -  всегда  приятно
сказать человеку что-то, что его порадует.
     - Ну и идиот!
     - Почему? Он тебе добра желал...
     - Они все, гансы -  идиоты!  -  сообщил  он.  И,  решив,  что  дальше
пояснять свои умозаключения не надо, замолчал.
     Мы искали магазин и по пути рассматривали деревню. Она  оказалась  не
малой.  Некоторые  дома  выглядели  богатыми,  что  вызвало   справедливое
восхищения у меня с Леней и зависть у Юры.
     -  Здесь  немцы  только  живут,  -  пояснил  "генерал",   оскалившись
по-волчьи на эти сверкающие благосостоянием терема. Он играл роль  ходячей
испорченной энциклопедии, которой никто не интересуется.  -  Работают  они
все во Франкфурте. Немцы все богатые и все идиоты.
     - Я согласен  быть  богатым  идиотом,  если  меня  здесь  оставят!  -
примирительно проговорил я.
     - Нет! - Юра запетушился. - Я  даже  за  паспорт  не  соглашусь  быть
идиотом!
     - А чего тебе соглашаться, ты и так идиот, только без паспорта и  без
денег! - Леня глупо заржал.
     - Ты дурак! Немцы все равно идиоты!
     С последним  высказыванием  никто  спорить  не  стал,  ибо  оно  было
аксиомой у этого  "ученого"  человека,  а  сотрясать  воздух  бесполезными
убеждениями никто не хотел. Проще убедить стенку.
     Минут через пять дорога привела к местной центальной площади. В любом
провинциальном городке в таком месте концентрируется вся культурная  жизнь
в виде магистрата, полиции и магазинов. Здешнее  общество,  планируя  свое
село, не  стало  "изобретать  велосипед".  Ближайший  супермаркет  созывал
покупателей  ярко-зеленой  вывеской  "Тенгельман",  бургомистр  и  полиция
расположились тут же.
     - Сюда заходить не нужно, - авторитетно заявил Юра. - Здесь  дорогой.
Там чуть дальше есть "АЛДИ". Тот лучше и дешевле.
     Ну, "АЛДИ",  так  "АЛДИ"!  Весь  путь  моему  сознанию  представлялся
маленький ужин на троих из свинины с салатом, картошкой, разной  колбасой.
Нужно как-то пытаться выходить из тяжелого положения с питанием. В  супере
удалось к счастью найти пару-тройку видов продуктов, которые должны помочь
моей семье бороться с голодом в лагере. Я долго набирал коляску, потом  не
удовлетворился и перешел в другой магазин...
     Аппетит  медленно,  но  верно  разыгрывался.  Несмотря   на   недавно
съеденный обед, сытость не обуревала ни желудок,  ни  включала  покупочные
тормоза. Впрочем, наполнить мой пищеварительный тракт не по плечу  многим,
и немецкому правительству в особенности.
     Посещать на несытый или, тем  более,  на  голодный  желудок  немецкий
супермаркет,  в  момент,  когда  карман  греет  порядочная  сумма,  совсем
недальновидно, и задача вовсе не по мне. Хочется съесть все,  и  начинаешь
набивать продуктовую коляску, будто на пороге стоит грядущая блокада.  Юра
и Леня, составляя почетный эскорт,  торжественно  сопровождали  меня.  Они
подходили к полкам, рассматривали, пускали слюни и клали товары назад.
     - Это хорошее! - пояснял Юра, оказавшийся, как  и  следовало  ожидать
еще и экспертом в торговле продтоварами. В его глазах горел  голод  неделю
не евшего волка. - Вот, вот - это хорошая ветчина. Угу! Я знаю точно.
     В его руках вертелась большая банка.
     Пристальный взгляд на нее помог понять, что  и  вправду  не  помешает
полакомиться консервой. Потом дружно подошли к винному ряду. Большая полка
занимала всю стену и уходила в  далекую  перспективу,  плотно  уставленную
бутылками. В четком порядке от крепкого к более слабому, гнездилось всякие
виски, водки, за ними ликеры, вина. Этикетки и  наклейки  пестрели  гаммой
красок. От них рябило в глазах и возмущало податливые  мозги.  Пестрели  и
цены.
     - Вот! - Юра вытащил бутылку яичного ликера и демонстративно  показал
мне. - Вот таких "Адвокатов" в Голландии я много пил.
     В его голосе звучало безразличие, но  все  же  он  чуть-чуть  дрожал,
выдавая Юрино беспокойство, что прозрачные намеки до  меня  не  дойдут.  Я
подумал, что, мол, ладно, так и  быть.  Может  и  нужно,  как  новенькому,
что-то поставить. Впрочем,  это  -  лишь  отговорки  для  самого  себя  и,
главное, для Кати.
     Назад отправились тем же способом, что и сюда. Попутная  машина  была
поймана  сразу.  Мы  обменялись   с   шофером   традиционными   вопросами,
соответствующими  кодексу  поведения  немца  и  азюлянта  при   совместной
встрече, однако, на этот раз последовало и продолжение.
     - Русские - это  хорошо!  -  немец  покачал  головой,  правда  как-то
необычно, наискось. Не было понятно, выражал ли он этим  жестом  одобрение
или, наоборот, неудовольствие.  -  Много  негров  берут.  Плохо,  ненавижу
негров.
     Я уже второй раз за день слышал, что ненавидят негров. Потому  пришло
в голову развить тему.
     - Но я слышал, что многие немцы любят негров... А?
     - Да, но они - идиоты, - спокойным,  почти  знающим  тоном  продолжал
тот. - От негров прока нету. Они совершенно глупые  и  ничего  не  делают.
Румыны и албанцы воруют.
     - Но русские тоже воруют, - подковырнул я его каверзно.
     - Тоже, но не все. Многие работают и  хорошо  зарабатыавают.  В  моей
фирме есть двое, они хорошие. А воровать - это нехорошо.
     Лично я с ним согласен.


     В лагере с Катей состоялся долгий разговор,  главной  темой  которого
было то, что приобретает ее муж, ей не надо. "Она может вполне питаться  и
тем, что дают в лагере." Потом спросила, что мы начнем есть.  Я  предложил
ей начать с лагерного пайка. На этом возмущения зря потраченными  деньгами
прекратились.
     Через полчаса в дверь постучали, Леня и Юра с радостными лицами, явно
предвкушая что-то, стояли на пороге.
     - Ну? - Леня добро уставил свою глупую физиономию на меня.
     - Ну, - передразнил его, уже заранее зная, что плакал тихий ужин.
     - Что у нас на перекус? - Юра довольно потирал  руки  просачиваясь  в
дверной проем. Его глаза и щеки ярко  сигнализировали  лишь  одну  эмоцию:
"Жрать!" Не ожидая приглашения, "генерал" плюхнулся на стул  и  утвердился
на нем.
     - У меня для вас есть дерьмо кошачье под сладким  соусом.  Вчерашнее,
но можно разогреть, - мрачно глядя  предложил  я  для  них  меню  в  своем
понимании.
     - Ну а нам,  тогда,  пожалуйста,  колбаски,  -  ничуть  не  возмутимо
отчеканил Юра.
     - Оно и есть в виде колбаски, - злобненько пробурчал я и добавил  про
себя матерно.
     - Ладно, зови Филиппа! - Катя решила взять инициативу в свои руки. До
нее скорей дошло то, что мы в любом случае  не  отделаемся  от  назойливых
посетителей. - Нам нужна печка. Сейчас будем чего-нибудь готовить.
     Через несколько минут привели Филиппа. Силу применять для этого  явно
не пришлось. Он уже знал, что готовится  сабантуй  и  суетился,  предлагая
свою помощь.
     -  Ну,  чего,  ребятки,  разбогатели?  Молодцы!  Сейчас   чего-нибудь
сообразим. Давайте картошечки, еще чего-нибудь.
     Через  полчаса  "чего-нибудь"  резали,  "картошечка"   начала   глухо
шкворчать на  сковородке,  густо  приправленная  жирной  свининой.  Филипп
колдовал над ней, приговаривая себе под нос заклинания или просто повторяя
"рецепты домашней кухни". Мы сидели вокруг и за этим внимательно  следили,
сглатывая потоки слюны. У всех она давно наполнила желудок до предела и  с
каждой минутой становилось все больше невмоготу. У меня срабатывал рефлекс
на жаркое, у всей компании на предполагаемую бутылку.  Филиппа  эта  тема,
как оказалось, тоже занимала. Оторвавшись от  камлания  вокруг  сковородки
он, наконец, задал долгожданный вопрос.
     - Ну как, господа хорошие, нужно что-то сообразить по такому случаю?
     Его вопрос заранее не предусматривал возражений. В ответ Юра  и  Леня
дружно загудели, а я поддерживающее кивнул головой. Филипп, как человек не
слов, а действий, достал из кармана хрустящую немецкой  свежестью  зеленую
двадцатку и протянул Юре.
     - На, сходи к югам, возьми пачку сигарет, ну и чего-нибудь там.
     Юра в таком деле оказался расторопным и быстро вернулся с  сигаретами
и коньяком.
     -  Сорок  четыре  оборота!  -  оценивающее  посмотрели  на  бутыль  с
плескавшейся в ней омерзительно-коричневой жидкостью. Я предложил  позвать
Бориса, чтобы хоть таким образом подпортить настроение Юре.
     - Да, ребятки, он из вашей компании, - Филипп поддержал инициативу.
     - Ну его! Он - дурной! - Юра скривил губы. - Зачем он вам нужен?
     - Тебе жалко? Боишься, что тебе не достанется? Твою порцию съедят?
     - Боюсь! - петушился он, и был вполне искренен: вправду боялся.
     - Так тебе и так никто не даст.
     Я пошел за Борисом, не обращая внимания  на  недовольные  выступления
Юры. Он обиделся, что его мнение не приняли. Ну и пускай его!
     Борис лежал у себя на кровати и учил  немецкий  или  делал  вид,  что
учит.
     - Пойдем! - позвал я его.
     Тот быстро откинул книжку и спустился с кровати.
     -  А  к-куда?  -  спросил  он,  продолжая  оставаться   в   состоянии
готовности, но несколько удивленно.
     - Мы там решили чего-то отпраздновать, - нетерпеливо потянул я его  к
выходу.
     - Чего отпраздновать? - (Чтоб его забрало! Педант проклятый! Все надо
знать!)
     - Пока не знаю, но Филипп ставит. Наверное, он и решает, чего!
     - Да я не хочу, - произнес он без большого  энтузиазма,  скорее  ради
куража, но все равно стал двигаться вперед.
     - Пойдем, пойдем! Потом не будешь хотеть, когда пойло закончится.
     У нас компания уже крутилась вокруг стола с  бутылкой,  почти  танцуя
гопака от явного нетерпения.
     - Ну, что, ребятки, - это слово присутствует у Филиппа  постоянно.  -
Давайте по одной. Нельзя ж так душу мучать. За что страдаем?
     - Так картошка еще не готова! - удивленно вытаращился я на него.  Вот
дают! Без закуса. Лишь бы нажраться!
     - Ну, мы как раз и согреемся - убедительно продолжал он тянуть в свою
сторону.
     - Нет, извини, без закуски я не могу, - я и вправду не могу.  Пьем-то
для кайфа, а не чтобы блевать потом!
     - Давай, давай, потом закусишь! - Ленины глаза горели,  как  огромные
кошачие изумруды при виде валерьянки.
     - Ты что - не русский? - "генерал" раздражался совершенно серьезно  и
очень злобно. Одно это обстоятельство улучшало мое настроение.  -  Русские
после первой не закусывают.
     - Ну, во-первых, немцы уже пару дней как лишили  меня  этого  звания.
Во-вторых, русские не закусывают по привычке, у меня такой привычки нет.
     Юра клацнул зубами  от  моей  твердости.  Но  портить  настроение  не
хотелось. Пришлось,  вздохнув,  вытащить  колбасу  и  разрезать  ее  тоже.
Разлили виньяк по чашкам.
     - За что пьем? - Борис единственный вспомнил правила приличия.
     Компания напряглась, как бегуны перед стартом и молчаливо  посмотрела
на меня. Проклятье!  Терпеть  не  могу  говорить  тосты.  Не  умею...  Они
смотрели на меня своими  добродушными  глазами,  а  я  стал  терятся,  как
ребенок.
     - За нас с вами, за хрен с ними! - я высказал свой традиционный тост.
Меня дружно поддержали, опрокинув в себя содержимое чашек.
     Жидкость в сорок четыре оборота  была  дрянью.  Пфу-у-у!  Порядочной,
надо отметить, дрянью! Я пробовал и более поганые штуки,  но  до  сих  пор
никто меня не убедил, что в нормальных условиях их возможно употреблять.
     Скривив лицо и стараясь не вдохнуть воздух, положил в рот пару кусков
колбасы - вдруг поможет. Уф! Не очень помогло.  Другие  участники  попойки
или званого ужина - каждый называл,  как  нравится,  принялись  довольными
голосами расхваливать дрянь: "Коньяк, хоть и дерьмо, но пить можно!"  Я  с
ними не согласен ни в том, что это - коньяк, ни в том, что его можно пить.
     Несмотря на заявления, что русские после первой  не  закусывают,  все
дружно расхватали мою колбасу. Я бросился отбирать тарелку,  но  было  уже
поздно.
     На сковородке шла тяжелая битва, прерываемая трескам и шумом.  Оттуда
разносился чумящий запах съестного. Однако, само это  съестное  готовилось
слишко медленно. Голоса у нас повеселели и все заметно расслабились.
     - Вот, ребятки, что значит выпивка! - Филипп принял позу философа. Он
был нашим штатным Сократом. - Она разбивает барьеры между людьми. Человек,
когда он выпил, всегда поймет другого. И сам он сможет раскрыть душу  так,
как никакой трезвый не сумеет.
     - Да, но его поймет только выпивший. Трезвый пьяному - не товарищ,  -
опытным голосом вклинился Юра и  поводил  головой  в  подтверждение  своих
слов. Я уже отмечал,  что  этот  был  нашим  штатным  трепачом  и  клоуном
по-совместительству. - Я дома, как с армии пришел, каждый день пил.  Бабки
были, - его нос почти задел потолок, но все же не обрушил.
     - Я тоже, - поддержал Леня -  еще  один  новоявленый  "крутой"  нашей
компании. - У нас в Эргли меня все знали. Так то там позовут, то здесь. Я,
как с женой развелся, то часто пил.
     Из всех оттенков его интонации страшно сквозило старческим  опытом  в
юношеском изложении.
     - Ты уже и жениться успел! - недоверчиво усмехнулся Филипп.  -  Когда
же ты умудрился? Сколько тебе было?
     - Восемнадцать, но через год развелся, послал ее на  хрен,  -  скорее
жалобно, чем браво пояснил он.
     - Я тоже с первой развелся, - Филипп  вздохнул,  выпустив  из  лекгих
почти весь воздух, но так и не выдавив тоску. - Давайте,  ребятки  еще  по
одной!
     - Филипп, подожди, картошка  еще  не  готова!  -  мой  отчаяный  крик
прозвучал, будто посреди пустыни, и  тут  же  все  ихнее  лобби  принялось
буквально преследовать меня.
     - Нет, нет!  -  голоса  твердо  чеканили,  став  на  его  сторону.  -
По-русски после второй не закусывают!
     Я вздохнул и пошел резать колбасу.
     - Конечно! Пьете-то вы по-русски,  а  колбасой  МОЕЙ  закусываете,  -
бурчал я себе под нос и, по-моему, совершенно справедливо.
     Разлили опять. Филипп, взяв стакан, внимательно  на  него  посмотрел,
может чего там выискивая, ничего не нашел и решил сказать тост.
     - Я хочу рассказать вам  одну  притчу,  -  завелся  он,  мы  медленно
притухли.
     "В одном далеком царстве родился человек с болтом вместо  пупка.  Рос
этот человек, рос, но не давало ему покоя это  обстоятельство,  мешал  ему
болт. И однажды плюнул он, собрался и отправился на поиски того,  что  ему
поможет. Долго ходил по разным землям, встречался  с  разными  людьми,  но
никто не мог ему помочь. Наконец, одна старушка надоумила. Рассказала  она
ему, что далеко-далеко есть место, где храниться то, что ему  поможет,  но
великие испытания выпадут тому, кто отправиться искать.
     Пошел этот человек туда, и великие испытания не заставили себя  долго
ждать. Колдуны, змеи и прочая нечисть, как и  положено,  мешались  ему  на
пути. Долгие битвы на износ пришлось вести, чтобы добраться до  цели.  Но,
наконец, потеряв в боях одну руку, одну ногу, постарев,  поседев  добрался
он до вожделенной цели. В секретном ларце  нашел  гаечный  ключ,  отвернул
гайку, и - раз, отвалилась задница! "Так выпьем же за то, чтобы не  искать
на жопу приключений!
     - Осебенно, когда их уже нашли, -  саркастически  добавил  я,  и  все
горячо поддержали дружным гоготом.
     Посмеялись, опять выпили, опять  по  русскому  обычаю  закусили  моей
колбасой и продолжали разговаривать.
     - А сам-то ты, Филипп, откуда? - спросили мужка,  чтобы  завести  его
балаболку на полную мощь, а самим тихо прикалываться.
     Филипп приосанился:  рассказывать  -  это  его  страсть,  а  может  и
призвание - просто гусляр  народный.  Он  сделал  соответствующее  лицо  и
вдохновенно начал пояснять:
     - Да родился-то я под Винницей. Мой батя с мамкой  до  сих  пор  там.
Жили мы в деревне, а народ там  сами  знаете  -  недалекий,  -  он  махнул
пятерней, подтверждая свое полное презрение к тупоумным соотечественникам.
- Пошел в армию, а потом в город подался, -  он  многозначительно  покачал
головой. - Я в Симферополе много прожил, у меня дом свой был,  там  сейчас
жена с сыном остались. Бывшая жена...
     Филипп помолчал, посмотрел  грустно  на  свой  стакан,  потом  пошел,
задумчиво помешал картошку, пытаясь скрыть мысли, блуждавшие по его  лицу,
и, вернувшись, продолжил:
     - Я по профессии строитель. Я у нас строил, в Югославии почти  с  год
строил, вот теперь сюда приехал. У меня тут хозяин - юг, у него я  уже  не
раз работал. Он меня в эту Германию позвал, вызов  сделал.  Я,  понимаешь,
приехал, а он говорит, что  дело  сорвалось.  Привез  меня  в  Швальбах  и
сказал, что как только будет подряд, то меня позовет. Я вот  ему  на  днях
звонил, говорит, что на той неделе будет стройка, - Филипп опять подошел к
сковородке  и  что-то  там   поворочал   вилкой,   уебдился   в   качестве
произведенного продукта  и  радостно  сообщил.  -  Ну,  ребятки,  картошка
готова.
     Мы очередной раз поощрили его одобрительными криками, Катя  разложила
по тарелкам. Разлили по третей.
     - Ну, все допили, - разочарованно  констатиравал  Филипп,  перевернув
бутылку вверх дном. - Непорядок.
     - Тост, - Леня поднял чашку, игравшую роль рюмки, голос уже дрожал от
выпитого, но он собрался и сказал. - Ну, я не умею говорить,  но  я  хотел
вот что сказать. Вот  мы  все  ту  сидим...  Нас  судъба  забросила,  сами
знаете... Я, вот, и Юра из Латвии, Павел и Катя из Москвы, Филипп и  Борис
с Украины... Но мы все  собрались  здесь,  сидим,  вот,  пьем,  закусываем
колбасой...
     - У тебя претензии? - пришлось удивленно осведомиться мне.
     - Ха, ха. Да нет. Я вот что хотел сказать. Я хочу выпить за  то,  что
мы здесь сидим, и чтобы мы еще  когда-нибудь  потом  встретились  и  могли
также посидеть и выпить.
     - Ну ты не драматизируй так,  мы  можем  не  оттягивать.  Завтра  еще
выпьем, - отчего не подколоть дружка по пьяни?
     - Да дай ты человеку сказать, - заступился Филипп, и я заткнулся.
     - Короче, я хочу выпить за нас всех!
     Мы согласились, и Борис добавил:
     - Ничего не понятно, но хорошо.
     Чокнулись друг  с  другом.  Вилки  дружно  засверкали  в  воздухе,  и
картошка стала быстро перемещаться с тарелок в  наши  желудки.  На  минуту
повисло  молчание,   прерываемое   звуком   пережевывания   пищи.   Потом,
удовлетворив немного аппетит, Филипп вытащил пачку  сигарет  и,  предложив
всем по очереди, закурил. Все, кроме меня и Кати, закурили тоже.
     - А вы, что - не курите? - спросил он, но по-моему я уже говорил.
     - Нет, курить - вредно, - немного сморщив лицо, сообщил  ему.  Потом,
посмотрев на пустую бутылку и воззвав из памяти представление о только что
выпитой жидкости, покривился и добавил. - И пить тоже вредно.
     - Нет вредных веществ, есть вредные количества, - философски  заметил
Филипп. Мне сложно было с ним не согласиться.
     Я смирился с ролью ведущего, который задает вопросы на этом вечере, и
принялся приставать теперь к Боре.
     - А ты, Борис, откуда и зачем?
     - Он у нас кандидат наук, - влез Юра.
     - Кандидат? - удивленно преспросил я. Мы  так  не  играем!  Кандидата
наук я встретить здесь не ожидал. Хотя, впрочем, вид Бориса выдавал в  нем
или учителя или научного работника. Вот те на!
     - Да, физико-математических,  -  подтвердил  Борис,  правда  с  таким
видом, будто ему было совершенно все равно, кандитат он или нет и от каких
наук.
     - А в какой области?
     - Кристаллы. А подробно - это  слишком  запутанно,  -  военную  тайну
выдавать не захотел даже после ста граммов.
     - А чего ты там делал? - как по анкете.
     - М-много чего. Я закончил геологический, ходил в экспедиции, а потом
поступил на физический, закончил и сразу защитился. Работал завлабом.
     - Ну, так ты - крутой, - я и вправду был не готов, что завлаб сдастся
на азюль, и чуствовал себя сильно удивленным. - А чего ты сюда?
     - Сократили, - его глаза  высказали  большое  облегчение,  что  вышло
именно так.
     - А-а, ну тогда, конечно, ясно. Из какого ты места?
     - Это сложно, как и у половины советских.  Родился  под  Хабаровском,
рос подо Львовом, а жил в Полтаве. А сам-то ты что делал? -  без  перехода
он врезал мне в лоб.
     - А ничего, - лучше  всего  неопределенно  отмахнуться.  -  Учился  в
медицинском, а потом устал и бросил. Сюда приехал.
     - Хреново жилось, - то ли спросил, то ли пояснил Юра - друг дней моих
беспечных, не могущий минуты потерпеть без комментария. - Денег не было.
     - Да, - охотно согласился я. - Денег не было.
     - А у меня в Риге все круто было, - Юра медленно  покачал  головой  и
начал с видом опытного повествовать свою быль, которая, судя по  выражению
его лица была скорее небылицей. - Я, как с армии  вернулся,  так  пошел  с
братом машины чинить. Последний раз в ресторан  ходил,  так  тысячу  бэков
высадил, - "крутой" гордо вскинул голову. Делая свои сообщения, призванные
ошеломить публику на месте, он слегка  хватал  ртом  воздух.  По  гипотезе
Бори, это означало у него  высшую  степень  полета  игривой  фантазии.  Он
продолжил. - Круто было! Я сижу, рядом столик, и там две жабы. Я официанта
зову и ему говорю, чтоб им на  стол  "Наполеон"  дали.  Жабы  охренели  от
счастья.
     Не поняв в первую секунду жаргона, я ошарашенно представил себе белую
скатерть с  сидящими  на  ней  двумя  лягушками.  И  им,  вдруг,  подносят
"Наполеон". На хрен им? Юра продолжал:
     - Ну они туда-сюда, а я им: "Чего там, мол, языком трепать? Пошли!"
     - И пошли? - Леня ухмыльнулся.
     - И пошли! - Юра вспетушился. - А что там? Да я вообще в Риге  только
свистну, и они слетаются.
     - Ну ты, видать, - специалист, - улыбаясь внутри, но сохраняя снаружи
вполне серьезное лицо, отреагировал я.
     - Да, я - специалист, а не идиот!
     - А-а! Вот теперь-то я понял! - Боря радостно просиял, будто до  него
и вправду только дошло. - Ты, значит - специалист, а мы все - идиоты!
     - Да! - упорно вылез "генерал". - Идиоты!
     Мы дружно загоготали, Юра "полез в трубу".
     - А в этом что-то есть! - неожиданная  мысль  влетела  в  мою  пьяную
голову. - Почему бы и нет? Конечно мы  -  типичные  идиоты!  Ну  подумайте
сами! Всякий нормальный  советский  человек  сидит  себе  сейчас  в  своей
хрущевско-комунальной     квартире,     отдыхая      вечером      трудного
рабоче-постсоциалистического дня. В голове - проблемы, в кармане - фиг, на
столе - селедка. Сидит он и готовится к завтрашней  борьбе  за  строящийся
капитализм. Кто кооперативы создает, кто  рэкетирует,  у  кого  еще  более
крутые замыслы. Ну а что мы? Не боремся, не создаем... Сидим, вот,  коньяк
жрем и немецкой жрачкой закусываем, что нам немецкий дядя дарит.  У  людей
там - стремления, надежды! А у нас? Только идиот мог  согласится  на  этот
азюль сдаться и отказаться от честной и повседневной прекрасной  советской
жизни!
     - Точно! - поддержал меня Боря. - Только  идиот.  У  нас  тут  просто
целый клуб идиотов собрался.
     - Клуб, - Филипп покачал головой, - а это дело! Мы с  вами,  ребятки,
может и вправду клуб, отчего и нет! Красиво звучит.
     - Значит решено! - я торжественно поднялся. - Сегодняшний день войдет
в мировую историю, как великая дата создания первого  азюлянтского  "Клуба
идиотов". А его бессменным председателем, единогласно  мы  изберем  Нашего
уважаемого коллегу Юру! Как самого большого идиота!
     Народ дружно захлопал, а Юра надулся, как индюк.
     - Я бы еще  виски  выпил,  -  Леня  сделал  свою  обычную  загадочную
физиономию невинного дебила.
     - Ну, давайте, ребятки, я еще поставлю, но потом с получки  раскинем,
а то сами понимаете: мы - не богачи. - Филипп прав: здесь -  не  Россия  и
денег ни у кого нет, да и я тоже все выставлять не хотел.
     Борис сказал, что больше не хочет  и  быстро  ушел.  Мы,  не  имевшие
такого стойкого характера, быстро согласились.  Юра  совершил  пробежку  к
югам за очередной бутылкой.
     Ого! Новое зелье оказалось на три, а то и  на  четыре  порядка  лучше
старого. Молодец, сам  того  не  зная,  выбрал  достаточно  хорошую  вешь,
"Teachers" - одно из  лучших  виски  в  мире,  как  минимум,  по-моему.  В
очередной раз мы продолжили. Из Юриного рога, а точнее рта изобилия лилось
вперемешку дрянь словесная и отрыгивание принятой пищи,  усиливающиеся  по
мере продолжения нашей культурной программы. На очереди оказался анекдот -
единствен ное, что не утомляло.
     - Стоит очередь за мясом, долго стоит, мороз, холод, противно.  Вдруг
появляется продавец и сообщает, что сегодня мяса привезли  мало  и  потому
евреям давать не будут.  Что  тут  делать?  Евреи  повозмущались  и  ушли.
Проходит еще часа два, опять появляется  продавец  и  сообщает,  что  мяса
будет совсем мало и дадут  только  партийным.  В  очереди  возмущение,  но
большая часть повернулась и ушла. Наконец, еще  через  три  часа  продавец
сообщает, что мяса не будет вообще. Все  шумят  от  злобы,  а  один  мужик
говорит: "Вот черт! Жидам опять повезло!"
     Посмеялись над анекдотом, который был свежим при отцах коммунизма.
     - Ну у нас один еврей маляром работал, - заметил  Филипп,  -  так  он
тоже человек...
     - Ненавижу евреев, - Юра продолжил список ненавидимых им народов.
     Вот чертеня! Виски стукнуло мне в бошку...
     Моя Катя, хоть и еврейка, но ей в равной степени наплевать на евреев,
русских и их взаимную любовь или неприязнь. Я имею  достатачно  причин  не
любить и тех и тех, что и делаю попеременно. Но кого я не люблю совершенно
определенно, так это трепачей,  а  сейчас  как  раз  один  из  них  трепал
невдалеке и меня достал.
     - Юра, - виски ударило мне по мозгам  окончательно,  черт  бы  их,  и
мозги и виски драл. Я стал  на  минуту  жидо-масоном.  -  Туда-сюда  твоих
близких родственников! Негров  ты  не  любишь  -  черт  с  тобой!  Латышей
ненавидишь, по мне можешь их вместе с собой забрать туда  далеко.  Так  ты
еще и евреев не любишь! Ты такой маленький, а в  тебе  столько  говна!  Ты
себя любишь?! Или русских ты любишь?!
     - Русские - это хорошие, а остальные - дерьмо.
     - Мысль не оригинальная. Но, если ты - эталон русских, то как на тебя
посмотришь, так скорее евреев или негров полюбишь.
     - Евреи - мелочные и жадные, а русские... ну, это просто русские!
     - Знаешь, что я тебе скажу? Беда в том, что эти твои русские вместе с
этими твоими евреями, прекрасными, предают и продают своих собратьев очень
профессионально вне  зависимости  от  национальностей.  Эти  твои  русские
вместе с евреями, собравшись, и посадили меня в это говно, в котором  я  и
сижу сейчас с тобой и радости никакой не испытываю  от  этого.  Не  бывает
дерьмовой нации, бывают люди дерьмо. Что правда, так  в  некоторых  нациях
этого дерьма побольше, в некоторых поменьше. Одни нации  такими  родились,
других такими сделали. Но это их проблемы. Ты  еще  сопливый  и  жизни  не
видел. Если ты в каждом только его  нацию  видеть  будешь,  то  далеко  не
убежишь. Конечно, - я неопределенно махнул рукой, - ты прав: русские  есть
русские... Твоя  беда,  что  дурной  ты.  Не  научишся  к  другим  терпимо
относиться, так и тебе хреново будет. Ты забыл, что и у себя  в  Латвии  и
здесь, в Германии ты оказался человеком даже не второго, а пятого сорта, а
впрочем даже и не человеком, ты - просто азюлянт,  дорогой  мой,  и  любой
негр с немецким паспортом - тебе начальник.
     - Нет! Я в армии служил. Я - русский. Я Латвию  никогда  защищать  не
буду. А Россию я сейчас пойду защищать!
     - Да знаешь, может лет пять  назад  я  бы  и  пошел  ее  защищать,  а
сейчас... - махнул я рукой. - Не знаю...
     - А что ее защищать? - вылез добродушно Леня. - Что она тебе дала эта
Россия? Тебя, вон, гансы из Латвии выгоняют, а  Россия  что-то  не  берет.
Зачем мне эта Россия? Я ее защищать никогда не пойду.
     - Эх, ребятки! Житуха - вещь не простая, - покачал головой Филипп.  -
А чего Борис убежал?
     - Ха-ха! Он - жадный! - все уже знали, что и это прокомментирует Юра.
- У него нет ни копейки, или может и есть чуть-чуть, но ходит и по  улицам
окурки собирает. Нарядится в кожаный плащ, возьмет  дипломат  и  шатается,
выискивает. Потому он и на водку сбрасываться не  хочет.  Кандидат  сраных
наук! Я - и то умнее его в десять раз!
     Для нас уже не было секретом, что Юра - бесспорный авторитет во  всех
вопросах и по всем областях знаний. И на этот раз возражать не стали.
     На следующее утро, в субботу, я  совершил  по  представлениям  нашего
азюля грандиозный подвиг: почти грудью на  амбразуру.  Собственно  говоря,
всего-навсего встал очень рано, часов в шесть. Быстро перекусив чего-то из
остатков прежней роскоши, что не успели уничтожить вчера вандалы, собрался
во Франкфурт.
     На улице надежды поймать машину себя совсем  не  оправдали.  В  такое
время никому не приходило в голову утруждать  себя  поездками  по  местной
дороге. Пару раз лишь  пронеслись  мимо  лихачи  на  скорости  под  двести
километров  в  час.  Впрочем,  те  физически  не  могли  в  такой  темноте
что-нибудь заметить и, тем более, остановиться. Пришлось плюнуть, проклять
судьбу и скоростные машины и идти  себе  по  тропинке,  проложенной  вдоль
дороги до ближайшей деревни с вокзалом. Та  петляла  по  лесу  целых  пять
километров. Ничего приятного в прогулке на такое расстояние, в такую рань,
да еще в такой холод  не  было.  Деревья  стояли,  как  тени,  огромные  и
страшные, и казалось, что за ними кто-то прячется.
     Я, вообще, не отличаюсь особой отвагой, осбенно  когда  речь  идет  о
темном лесе. Но причина, поднявшая на подвиг в  такой  час  и  заставившая
идти через все эти испытания страхом и морозцем была  в  какой-то  степени
уважительной. Паспорт паспортом, но жизнь продолжается и до его выдачи.  К
сожалению, добросердечные немцы:  совершенно  без  иронии,  а  наоборот  -
искренне, они абсолютно уверены, что  создали  уже  для  азюлянта  райские
условия существования и, тому просто ничего больше не потребуется до самой
смерти. На самом  деле,  если  смотреть  не  с  ихней  кирхи,  а  с  нашей
колокольни, так положение вовсе и не такое радостное, скорее  наоборот.  В
любом случае, они  не  препятствуют  открыто  нашим  личным  попыткам  это
положение улучшить, и на том спасибо.
     Для  полного  счастья  не  хватало,  элементарных  вещей,  как  -  то
какой-нибудь электроплитки, утюга, кастрюли и еще всяких мелочей. Так вот,
рискуя здоровьем, отправился я на добывание необходимого.
     Дойдя до деревни, как ни странно, без особых приключений,  явился  на
вокзал, взял билет, и электричка даставила меня во Франкфурт. Дальше  путь
лежал на местный блошиный  рынок,  каждую  субботу  раскидывающийся  вдоль
славной речки Майн, которой, собственно и обязан  город  половиной  своего
названия. Там, по многочисленным рассказам опытных людей, и  можно  купить
все от гвоздя до ядерной боеголовки.
     Толчок расположился прямо вдоль широкого тротуара по его обе  стороны
и уходил вдаль так, что его другого конца и не видно. Это  место  приметно
для всего рассказа, потому что так или инача, но любой  азюлянт  рано  или
поздно проходит его, двигаясь по пути  к  светлому  будущему.  Одни  здесь
торгуют, другие воруют, третьи покупают: азюлянтское разделение труда.
     Столы, коробки, просто земля заменяют прилавки. Люди продающие  стоят
прямо рядом со своим товаром и  медленно  переговариваются  с  соседями  и
рассматривают краем  глаза  или  просто  нагло  в  открытую  потенциальных
покупателей. Те, кто прибыли что-то купить  или  поглазеть,  ходили  вдоль
рядов не спеша и изредка прицениваясь.
     Что продавли здесь? То, что и на всех подобного  рода  базарах:  все.
Полагаю, что даже в самом  здоровом  супермаркете  нет  такого  выбора.  В
голову невольно приходит сравнение. Как  сами  азюлянты  пытаются  всучить
себя Германии, так и здесь яркий выбор, просто море,  море  старого,  мало
кому нужного хлама, который тоже пытаются выдать за добро.
     Новых вещей, за исключением краденого или  самошитого,  не  видно,  а
всякого  старья  -  горы.  Картина  весьма  напоминает  наши   толчки   за
исключением того, что на местном побольше  общего  порядка.  А  так,  лица
продающих, как и покупающюх, даже чем-то похожи.
     Вот у маленького темного и  похожего  на  грузина  мужичка  лежит  на
брезенте,   расстеленном   на    земле,    всякая    утварь.    Здесь    и
пользованные-перепользованные грязные сковородки, кастрюля, в которой явно
варили клей,  почти  разваленный  и  наверное  не  работающий  гриль,  две
соковыжималки, а также еще куча  всякой  всячины.  За  барахлом  "грузина"
стоит стол с возвышающимся над ним навесом. Огромный, как горилла,  детина
с типично арийским лицом предлагает желающим и не желающим  разные  записи
на кассетах. Половина из них ворованы, вторая половина писана на  домашней
аппаратуре. После детины девушка лет двадцати пяти выставила целый магазин
телевизоров. Они, как не странно подключены к какой-то розетке и, что  еще
более странно, работают. С девушкой и  телевизорами  соседствует  брезент,
лежащий на земле, на этот раз без  хозяина,  но,  видимо,  под  присмотром
следующего продавца. Прямо на этом куске ткани беспорядочной кучей свалены
винты, гайки, провода, трансформаторы, детали телевизоров и радио. В  этом
сборище технологического мусора роются несколько человек, в надежде  найти
чего-то...
     Я вступил на территорию, которую уже  окрестил  в  мыслях  "дерьмовым
Клондайком", и стал медленно, вместе с потоком  людей  продвигаться  вдоль
нескончаемого ряда. Особенностью рынка было и то, что здесь тебя никто  не
только не зазывал покупать  товар.  Куда  там!  Продавцы  еще  смотрели  с
презрительным  видом  на  пришедших  сюда.   Прислоняешься   к   прилавку,
спрашиваешь  что-нибудь.  Владелец  добра  смотрит   на   тебя   небрежно,
отворачивается и цедит через зубы короткий ответ. В душе назревает желание
плюнуть в его морду.
     В  любом  случае  правила  игры  освоились  быстро.  Теперь   уже   я
прохаживался с такой же презрительно-отсутствующей миной на  лице,  иногда
направляясь к прилавку и, смотря в даль, выдавливал,  почти  не  раскрывая
губы, вопрос. Какая-нибудь наглая детина  или  не  менее  противная  тетка
отвечает в такой же манере. Игра неизвестно  во  что  и  неизвестно  зачем
продолжалась.
     Кто торговал в  этом  богом  и  людьми  облюбованном  месте?  Хватало
всяких. Половина  -  немцы,  остальную  часть  делят  между  собой  турки,
югославы, поляки. Занимают  свое  место  и  русские.  Этих  определить  не
сложно. На трех стоящих рядом коробках представлены обычные  для  русского
импорта товары: матрешки, платки, иконы, хохлома, палех и  прочие  изделия
народного творчества. Не знаю в чем причина,  но  полет  мысли  в  русской
торговой специализации далеко не распространяется.  Единственное,  правда,
удивляет - атомные бомбы и их компоненты на виду  не  выставляют,  в  виду
того что недавно двоих умельцев повязали. Но это только  слухи,  а  слухи,
они слухи и есть.
     У одних таких русских мое внимание  привлек  большой  немецко-русский
словарик,  лежавший  в  отдалении.  Я  подошел  и  как  бы   нехотя   стал
разглядывать прилавок, всем видом стараясь показать, что  мне  и  дела  до
всего этого нет, и подошел я просто так. За коробками вросли в землю двое:
мелкий мужичек лет  сорока  пяти  с  неопределенно  -  глупым  взглядом  и
здоровая, выше его на полторы головы,  крашенная  под  яркую  блондинку  с
типичным  лицом  торгового  работника  тетка.  Профессиональным   взглядом
определив таки мой неприкрытый интерес к "прилавку", они дружно  растянули
свой оскал в улыбке.
     - Bitte,  матрешка,  -  предложила  тетка,  явно  готовая  расплыться
киселем, если я и  вправду  возьму  эту  матрешку  или  поддельную  икону,
которую она оценила в две штуки, причем не рублей, а марок.
     - Bitte, словарик, - ответил я.
     Они переглянулись,  слегка  удивленно,  и  мужик  осторожно  спросил,
немножко побаиваясь оскорбить покупателя таким вопросом и  отбить  его  от
товара:
     - По-русски говорите?
     - Да. Шесть лет Геттингенского университета  плюс  год  стажировки  в
деревне Петушки, - совершенно невозмутимо пояснил я природу своих  знаний,
продолжая сверлить взглядом  словарик,  дружески  разлегшийся  у  меня  на
руках.
     Он мне явно понравился.
     - Почем? - глядя в облака, я ненавязчиво поинтересовался для  начала,
сохраняя на лице олимпийское спокойствие, чтобы они не дай Бог  не  поняли
моего настроения. Я уже решил его купить.
     - Тридцатничек, - с извиняющейся надеждой мужик назвал свою цену.
     Она мне может и подходила, но  деньги  в  кармане  не  казенные...  Я
положил книгу назад и стал медленно отодвигаться от них. Просто для форса.
Он сейчас сам, без моих усилий цену спустит.
     - Двадцать пять, - поспешно крикнул  мужичек,  как  того  от  него  и
требовалось.
     Пришлось повернуться назад и скривив лицо в одолжении сообщить:
     - Двадцать и сейчас, наличными.
     Сделка состоялась к взаимной удовлетворенности  обеих  сторон.  Через
метров сто, слегка поторговавшись для приличия, взял  электрический  утюг.
Еще через несколько человек, торговавших предметами, напоминавшими  скорее
мусор, выкопал из утвари маленькую электрическую печку и две  кастрюли  со
сковородкой. Собственно, ради них весь сыр-бор  и  затевался.  Взвесив  на
глаз вещи, мы попрепирались  с  опытным  в  продаже  поляком  исошлись  на
взаимовыгодной цене. Во всяком случае, мне  так  кажется,  а  он  может  и
думает, что меня надул. Нагрузившись продолжил свой поход.
     Вроде все задания моей  супруги  выполнены  и  теперь  хочется  найти
что-нибудь и для себя. Это что-нибудь,  за  которым  я  сюда  и  ехал,  по
большому счету, был какой-нибудь магнитофончик. А вот его-то  и  не  было,
точнее не было такого,  какого  хотелось.  Но  все  равно  потолкался  еще
чуть-чуть, потрепался с бывшими здесь завсегдатаями,  русскими  парнишками
спекулянтского плана. Они точно знали, что к  чему,  что  покупать  стоит,
потому что "у нас на толчке это пойдет", а чего и не надо. Потом  двинулся
с этого рынка во Франкфурт. В центре, рядом с вокзалом, как это и положено
в нормальном европейском городе,  в  мелких  магазинах  тоже  можно  найти
всякую всячину. Ее отличие от той, что продают на рынке,  только  то,  что
она - новая. Качество, естественно оставляет желать лучшего, но для  таких
отбросов-азюлянтов, как я, вполне хорошее. Здесь и нашелся двухкассетничик
всего за сорок марок. По-прежнему не найденным и на рынке и вокруг вокзала
был лишь немецкий паспорт.  Впрочем,  по  общим  уверениям,  это  было  бы
слишком просто и никакой романтики. Теперь удовлетворенный, я мог спокойно
двинуть в лагерь, и через полтора часа уже входил в свою комнату.

     Дома  поведал  Кате  быль  о  своих  подвигах,  расписав  в   красках
подробности. Не обошлось без приукрас, но это - обычное дело. Вскоре, явно
довольные только что съеденным обедом, к  нам  традиционно  пришли  Юра  с
Леней.
     На  сковородке,  стоявшей  на  МОЕЙ  печке,  медленно  шипя  жарилась
колбаса. Из  магнитофона,  бодря  окружающих,  несся  Роксет,  точнее  его
музыка. Посреди стола победно возвышался утюг.
     "Генерал" от неожиданности сглотнул  очередную  неудачную  остроту  и
остался на пару секунд оглушенным моими успехами.
     - Мафончик? - удивленный Ленин голос  прозвучал  вместо  приветствия,
которое среди нас - русских  азюлянтов  принято  в  качестве  ритуала.  Но
сегодня он явно здорово ошарашен, я ему прощу невежливость. - Когда это ты
успел?
     - Спите больше, вы и немецкий паспорт проспите, - резонно ответил я и
поднял при этом указательный палец.
     - Мне его и так дадут! - Юра уже пришел в себя и теперь самопожирался
завистью, которая распирала его изнутри и грозилась ненароком  удушить.  С
ним спорить никто не стал.
     Дальше опять последовало красочное описание Франкфуртских похождений,
но на этот раз присочинили  во  много  раз  больше,  и  Катя  мне  в  этом
помогала. Леня, взял в руки магнитофон,  или  "тачку"  по  его  словам,  и
сидел, качая головой совершенно не в такт  музыке.  Я  в  этот  момент  не
только с физическим, но и  с  глубоким  моральным  удовлетворением  поедал
колбасу, а Юра делал вид,  что  не  происходит  ничего,  могущего  хоть  в
малейшей степени его заинтересовать. При этом он  бросал  на  меня  искоса
голодные взгляды, энергия которых давно бы испепелила нестойкого человека,
а мне все было нипочем. Вчера мы уже умудрились уничтожить половину  наших
продуктовых запасов.
     - Что жрешь? Морда треснет, - пытаясь  в  шутку,  но  от  зависти  со
злобой в голосе, Юра решил хоть что-то сказать.
     - У кого? У тебя от зависти? - парировал я полным ртом.
     Мужики раскурили на двоих последнюю сигарету и сидели  ни  о  чем  не
говорили. Пришел Борис и увидел печку.
     - Обновка? - спросил  он  как-то  бесцветно,  даже  не  давая  повода
хорошенько похвастаться.
     - Наследство от аргентинского дяди, сегодня по почте пришло.
     - Т-тогда можно чайничик у вас поставить? Если дядя не против.
     Я думаю, что никакой дядя не против, и чайник принесли  и  поставили.
Молча и сосредоточенно глядя на него мы стали ждать результата.
     - Медленно греет, - "генерал-эксперт" небрежно покачал головой. - Вот
у меня дома была печка...
     - К которой только поднесешь, а уже из чайника пар валит, - продолжил
за него Леня.
     - Ну, дурак ты, - злобно рыкнул Юра в ответ. - Ты много понимаешь.
     Я передумал педлагать ему покупать свою печку: ну что, действительно,
с дурака возьмешь? Вырастет - поумнеет.
     - Ты, Юра скажи лучше чего ты в армию пошел? Не открутили, что ли?  -
продолжая наслаждаться жареным, решил его переключить,  пусть  треплет  на
свою любимую тему.
     - Нет! Что я - Дурак?
     - А что - нет? - опять влез Леня.
     - Сам - дурак! У меня и брат и двоюродный  в  армии  были,  и  оба  в
морпехе. Если бы я от армухи вилять стал, мне бы ноги повыдергивали...
     - Может и надо было! - опять Леня, черт его дери!  Но  доля  рпады  в
словах имеется.
     -  Ай,  ты  -  дурак!  -  Юра  махнул  на   него,   продемонстрировав
спокойствием, что и он может быть нормальным. - Я в армуху за  два  месяца
до дня рождения попал, мне еще и восемнадцати не было. Мне только  в  июле
исполнялось, а я в мае ушел. Просился в морпех, и в военкомате помогли.  В
учебку я в Севастополе попал. Первые два месяца еще маленький,  так  никто
не трогал. А потом началось. У нас сержантская школа  была,  я  там  шесть
месяцев болтался. Деды пристали: "Иди стирай носки", ну я им: "Да ты  что,
дурак!". Ну и летал на кулаках. Потом под конец я уже  своим  стал,  -  он
помолчал. Может хотел еще чего придумать.
     - А я в армию не пошел,  -  пренебрежительно  вставил  Леня.  -  Дали
пятьсот бэков, да и все. Зачем мне эта армия? Что я там не видел?
     - То-то ты и такой дурак, - Юра прервал его подавляющим голосом.
     - Ну и я, вот, в армии не был, - вызывающе посмотрел на него Боря.
     - Значит тоже дурак, - в сердцах ответил Юра.
     - А-а, только ты - умный, - Борис понимающе покачал головой.
     - Конечно! А ты - кандидат, а дурак дураком!
     От этой сцены я с самого начала покатывался, давя в  кашле  смех,  но
под конец прорвало  и,  поддержанный  всеми  остальными,  кроме  Юры,  уже
смеялся в голос, пока из глаз не полились слезы. Их взаимные  перепалки  с
выяснениями, кто глупей, становились бесплатным цирком в нашей азюлянтской
скуке. Юра, как ни в чем не бывало, продолжал.
     - Потом я попал в часть. Там же в Севастополе. Ходили на кораблях или
в казармах упражнялись. У меня целое отделение было...
     - Бедное отделение... - фыркнул Боря.
     - Да иди ты. Однажды вышли в рейс, а в море я старшим по кухне был.
     - О меню и качестве блюд можно только догадываться...
     - Если бы тебе, Боря дали готовить,  то  точно  все  поумирали  бы  с
голода. Ну так вот, в море ко мне лейтеха подходит и  говорит,  что,  мол,
доставить к ужину спиртного. Ну я - что? Приказ есть приказ.  Весь  спирт,
что на судне был, выжрали в первый день, и где достать  -  не  ясно.  Зову
одного зеленого и ему приказ: "Доставь литр спирта через  полчаса,  или  я
тобой сегодня офицеров и накормлю и напою." Он знает, что со мной говорить
не о чем. Уходит. Через полчаса смотрю, а он несет бутыль. У меня  аж  все
похолодело. "Где взял?" - я  ему.  А  он  говорит,  что  пошел,  раздолбал
главный компас,  благо  темно  было  и  оттуда  весь  спирт  вылил.  Я  аж
подпрыгнул: ну и идиот! Напоили, короче, офицерье спиртом, я и себе отлил.
На следующее утро просыпаемся, капитан смотрит на компас, а  там  -  черти
что. Где мы, никто не знает. Поймали каких-то рыбаков, спросили...
     - Ну и горазд ты трепать,  -  покачал  головой  Леня.  -  А  куда  вы
плавали?
     - Плавает только говно, а мы  ходили.  В  Черное  море.  Были  у  нас
однажды маневры, совместные с американцами, так  у  них  подготовочка  так
себе, - он махнул рукой, может на Америку. - Мы, когда на берегу были, так
нас гоняли здорово, физическую... У меня всегда проблема была...
     - Это мы знаем: трепал много!
     - Ой, ну ты и вправду дурак, Леня, - Юра вздохнул. - Отжиматься я  не
мог. Ну не умел я. Так деды посреди начи поднимут и гонят отжиматься. Потм
я накачался.
     - А офицеры как?
     - А как  офицеры?  Как  идиоты.  Было,  конечно  пару  ничего,  но  в
основном... - он махнул рукой. - А прапора вообще...
     - Между прочим, - вклинился Борис, - я читал, что здесь, в  Германии,
если отдадут приказ, то подчиненный обязан выполнить, а потом может  сразу
идти, брать бумагу и жаловться  на  начальника,  и  жалобу  рассмотрят,  и
скорее даже в пользу подчиненного.
     - Ха! Так ты и у нас можешь жаловаться,  -  Юра  усмехнулся.  -  Тебя
пошлют, да и все.
     Вот уж поистине, говорят, что армия - школа жизни. Но  посмотришь  на
таких выпускников, как Юра, и поступать туда не захочется. У каждого своя,
эта школа, главное не то, как она называется, а то, чему научился. Иным на
пользу она не идет точно...

     После чая каждый отправился по  своим  делам,  или  точнее  к  своему
безделью. Я прилег почитаь книгу, Юра с Леней  двинулись  дрыхнуть,  Борис
оделся и ушел.
     Пройдя лагерные ворота, бодрым шагом тренированного в ходьбе человека
он повернул на маленькую тропинку. Место, куда лежал путь,  ему  было  уже
хорошо известно. Он направлялся туда не впервые. Вокруг стоял зимний  лес.
Нынешняя погода скорее походила на среднюю русскую осень. Но  ни  она,  ни
лес Борю явно не волновали. Взгляд  устремлен  прямо  перед  собой,  мысли
медленно возвращают его в прошлое. Он думает о том, как приехал сюда,  как
увиделся со своими знакомыми. Те сами лишь пару месяцев в Германии  и  ему
помочь не могли, а стеснять людей он не хотел. Поиски работы с ночевками в
спальнике ничего не принесли. Поняв, что деваться некуда,  терять  нечего,
он укрепил сердце и пришел сдаваться на азюль. По счастью услышал разговор
русских о лагере и с радостью ухватился за шанс продержаться до  весны.  А
там... Там и видно будет.
     Попав в Минбрюх, Борис почуствоал себя в раю. Теплая комната с мягкой
постелью, ежедневная еда, которой можно насытиться и даже  по  его  мнению
переесть, - все это было пределом совершенства, о коем даже  мечтать  было
страшно всего месяц назад. Обеденной порции вполне хватало на целый день и
консервы с сырками можно сохранить на потом, на черный день нового голода.
     Хоть и собирался в начале Боря в азюле  только  перезимовать,  однако
сейчас его мысли неожиданно потекли иначе.  Больше  и  больше  убеждал  он
себя, что  можно  привезти  жену  с  дочкой,  попытаться  пожить  здесь  и
подольше. Никогда и не мечтал  он  о  заграничном  паспорте,  а  теперь...
Размышляя обо всем этом он не мог принять решение. Никогда не  представлял
себе скромный пахарь даже себе непонятной  науки,  что  будет  он  жить  в
загранице. Появившаяся преспектива и тянула и пугала.
     Весь в тяжелых раздумьях, стремился он сейчас  в  аэропорт,  шумевший
всего в десятке километров от лагеря.  К  яркому,  гомонливому,  столь  не
похожему на лагерное болото месту  манит  много  причин.  Побывав  там  от
безделия пару раз, Боря  пристрастился  к  шуму  толпы,  блеску  огней,  а
главное - аэропорт оказался нескончаемым источником курева.  Целые  залежи
бычков всех сигаретных марок, какие только бывают на свете, ждали его там.
Тратиться на табак позволить себе нельзя, но и не  курить  не  получается:
переживания за все, за что только можно переживать, каждую минуту  сжимают
нервы. Еще из дома, из Полтавы был предусмотрительно доставлен специальный
мундштук, в который можно вставлять окурок, не боясь заразиться. И сейчас,
пока  никакого  паспорта  нет  вблизи,  вооруженный  инструментом  и   еще
бесценным опытом собирания, спешит Боря в аэропорт, как на работу.
     За дверью пищала губная гармошка. Человек из Турции, вымучивающий  из
нее звуки, делал это по  моим  наблюдениям  двадцать  три  часа  в  сутки,
прерываясь лишь на  время  принятия  пищи.  В  любом  случае,  засыпаем  и
просыпаемся мы под мелодии турецкого фольклера.
     Из двери напротив слышно, как ругается  русская  семья.  Она  умоляет
мужа, чтобы он не ходил наружу и не оставлял ее одну.  Этот  концерт  тоже
длится сутками, правда с редкими перерывами.
     Забежали какие-то афганцы, вечно желающие чего-то.  Я  на  них  добро
посмотрел, они ушли. В сущности, они не плохие,  но  уж  очень  достаючие.
Раньше пуще нынешнего вынимали душу, своими приходами. Потом я их  отучил.
В определенный ситуациях умею сделать приветливое лицо таким, что у  гостя
во второй раз всякое желание отпадет к посещениям, и он два раза подумает,
прежде чем зайти.
     Я лежал и хотел паспорта. Очень  сложно  объяснить,  что  это  значит
конкретно. Это не так чтобы навязчивая  идея,  во  всяком  случае  не  для
больницы. Просто лежишь себе и хочешь. Я даже не  мечтаю,  как  некоторые,
типа "вот будет у меня паспорт,  тогда  я..."  Нет.  Однако  его  хочется.
Лежишь и хочешь...
     Время близилось к вечеру и мои  нудные  размышления  прервал  стук  в
дверь, возвестивший о начале новых событий. Пришел Филипп.
     - Говорят, у вас, ребятки,  обновки,  -  бодро  и  заранее  одобряюще
спросил он.
     - Имеются, - я согласно кивнул.
     - У меня, понимаете проблема. Арабы наши еду  сварганить  задумали  и
печку с кастрюлей заняли. А я супчику хотел, у меня лучок, консерва.
     Никаких видимых причин отвергнуть легкий ужин мы не нашли.
     - Ну неси. У нас картошка есть.
     Сговорившись сделать вечерю в обстановке  тайны,  мы  не  афишировали
свои намерения нашим коллегам из  тридцать  третьего.  Через  полчаса  суп
варился, разнося приятный запах. Мы забавляли себя легким трепом о  том  о
сем.
     Красная от помидора жижа лениво побулькивала. Еще минут пять и  нужно
уже разливать по тарелкам. Мы напряженно пытались приблизить этот  момент,
гипнотизируя суп, как дверь задрожала от ударов,  потом  открылась.  Вошли
наши еще не очень старые, но уже успевшие  порядком  поднадоесть  знакомые
Юра с Леней.
     - Ну, что у нас сегодня на ужин, - из Юриных  уст  прозвучал  обычный
нахальный вопрос.
     - Святой дух у тебя сегодня на ужин,  -  уже  с  неподдельной  злобой
сказал я и в отчаянии стукнул кулаком по столу. - Скажи мне, вы  что,  еду
чуете?
     - А как же? - Леня довольной и глупой физиономией уставился на  меня.
Пришлось налить и им.
     - Где Борис? - поинтересовался я.
     - Борода пошел в аэропорт. Там сегодня бычки выбрасывают.
     Вечернее солнце бросало последние  лучи.  Кому-то  в  голову  залезла
мысль пойти для разнообразия погулять полчаса, проветриться. Сразу  метрах
в пятидесяти от лагеря  расположился  небольшой  но  красивый  пруд.  Сюда
съезжались по вечерам и выходным немцы со всех  окрестностей.  Сегодня,  в
субботу собралось большое количество народа, и мы медленно  прохаживались,
рассматривая стоящие вокруг машины. Разговор пошел про автомобили, меня от
него тошнило.
     - Мне Опель "Калибра" нравится, - сообщил  нам  Юра  так  спокойно  и
уверенно, будто мы шли сейчас его покупать. - Я себе куплю обязательно! Он
крутой! Красный такой! Ух, не машина, а чудо.
     - Зачем твою "Калибру"? Она же двухдверная. Что в ней проку? - вторил
ему Леня. - Вот я себе "Гольф" куплю.
     Разговор традиционный и повторяется несколько раз в день. Даже мне он
успел осточертеть, а они перемалывали в который раз и явно тащились на это
получая этакое мазохистское удовольствие.
     - А что ты купишь? - спросил у меня Юра с горящими в экстазе глазами,
ожидая, что я затребую себе тоже "Калибру".
     - Если мне что и надо будет, то машину, на которую  денег  хватит,  -
охладил я его надежды.
     - Нет, я только "Калибру"  возьму,  -  с  серьезной  уверенностью  он
мотнул головой.
     - Ну молодец. В человеке ценно постоянство.
     Прямо  здесь,  на   паркплатце,   где   мы   прогуливались,   заметно
контрастируя с другими марками, стоял здоровый желто-коричневый Форд,  лет
двенадцать назад бывший новым.  Рядом  с  ним  слонялись  и  рассматривали
окружающих мужчина и женщина,  явно  немцы.  Спутать  немца  и  иностранца
никогда нельзя. Здесь, в Германии, они -  хозяева,  в  их  лицах  светится
уверенность в своем превосходстве.  У  русских  в  России  на  лицах  тоже
написано, что они там хозяева, но вот довольны ли они этим? А что касается
иностранцев, то они, сколько в стране  не  прожили,  все  равно  останутся
иностранцами.
     Вот эти самые немцы, точнее не  все  возможные  немцы,  а  лишь  два,
бесспорно, достойных представителя, крутились здесь и явно чего-то искали.
Мы поровнялись с ними, и мужчина неуверенно спросил на английском:
     - Извините, вы из этого лагеря?
     Я оказался наиболее сильным в английском из нас троих  и  потому  вел
переговоры, переводя парням.
     - Из лагеря.
     - У меня к вам предложение, - бодро сообщил он.
     Жизнь учит с осторожностью относиться к любым предложениям незнакомых
людей, но выслушать их, по-моему, никогда не  мешает.  Я  кивнул  головой:
мол, выкладывай.
     - У меня есть  эта  машина,  -  он  указал  на  Форд,  -  я  хочу  ее
кому-нибудь подарить.
     Я перевел сказанное Юре с Леней, но  от  себя  добавил,  что,  видно,
здесь что-то не так. Леня сомнительно сморщился, но  Юра  уже  горел,  как
фитиль и должен был вот-вот взорваться.
     - Да ты что?!! Нужно брать срочно!!! - кричал он. - Она  же  ездит!!!
Давай, берем!
     - А у тебя деньги на ней ездить есть? - резонно охладил я его.
     - Да есть, есть, - отмахиваясь от  меня  раздраженно  перебил  он.  -
Давай, берем!
     Я перевел немцам, что коллега совсем с  ума  сошел  и  машину  берет.
Мужик довольно посмеялся и говорит, что теперь и напишем купчую. Затем Юра
может вступать во владение. Он достал откуда-то большой желтый лист бумаги
и разорвал его пополам. Попросив у Юры документ, он стал писать. Закончив,
протянул документ мне. Там на немецком языке значилось, что "Господин (или
Херр, как это здесь принято) Харут продал господину (или херру) Крабчикову
(фамилия Юры) машину Форд за пятьдесят дойч марок. Я  удивленно  посмотрел
на мужика, но он замахал руками и сказал, что просто так принято писать, а
денег не надо. Юра расписался, расписался  и  мужичек.  Потом  он  пожелал
всего хорошего и, помахав рукой, укатил на новеньком "Пассате".
     Юра торжественно открыл дверь машины и широким жестом  пригласил  нас
усаживаться. У него был сейчас вид, будто он лопнет от гордости за  самого
себя: "Вот какой я крутой - пошел, два слова сказал,  и  нате  вам:  целый
Мерседес в кармане."
     - Остынь, - говорю я ему. - Твоя телега не известно еще  ездит  ли...
Ты бы мужика попросил сначала показать.
     - Не надо! Ездит! - упрямый, как осел твердил Юра.
     - Крабчиков, а ты водить - то  умеешь?  -  осторожно  поинтересовался
Леня, немного прищурившись с сомнением.
     - Да я в ралли участвовал! Я одной рукой могу! - пыжился  чудак,  как
петух.
     - А без рук можешь, Крабчиков? - посмеиваясь продолжал Леня.
     - И без рук могу! А ты никак не можешь!
     - Ну ты за меня не волнуйся особо.
     Короче, попрепиравшись уселись мы  в  тарантаску.  Юра  ее  завел,  и
машина тронулась. Проехали чуть по дороге вперед, развернулись. Потом Леня
попросил тоже поездить.  Вел  он  хорошо.  Пока  суть  да  дело,  стемнело
окончательно.  Мы  вернулись   к   лагерю.   Гуляющие   уже   разьехались.
Остановивмашину, Юра вдруг спросил, повернувшись ко мне:
     - А ты хочешь поводить?
     Я неопределенно пожал плечами:
     - Может и хочу, но не умею.
     - Ну, садись, я тебя научу, - он покровительственно похлопал меня  по
плечу.
     Научит, так научит. Я устроился за рулем, обняв его ладонями.
     - Смотри, - начал учить Юра. - Вот  педали,  вот  ручка  переключения
передач, вот поворотник. Поворачивай ключ, выжми сцепление, первая,  потом
потихоньку отпускай сцепление и жми газ! Давай!
     Я дал. Повернул ключ,  нажал  сцепление,  первая  и  на  газ.  Машина
рявкнула и, чихнув  два  раза  от  смеха  на  меня,  заткнулась.  Пришлось
повторить. И вторая и третья попытка оказались похожими. Юра  кричал,  как
резаная свинья, что я ничего не понимаю. Леня хохотал до упада. Я пообещал
Юре, что, если он не замолчит, то  отберу  у  него  бумажку  и  высажу  из
машины. На четвертый раз эта тачка наконец завелась и поехала. Машина  шла
с маленькой скоростью. Я был доволен и медленно поворачивал руль. Юра  был
доволен в пять раз больше, так как считал событие  своей  заслугой.  Минут
через  несколько  надоело,  и  мой  инструктор  по  вождению  скомандовал:
"Тормози". Я повернул руль и направил Форд в специальный закуток, где  ему
и предстояло стоять. Этот загончик заканчивалсь  небольшим,  под  полметра
деревянным  забором,  за   которым   чернела   пустошь.   Авто   неуклонно
приближалось к этому заборчику, моя голова была занята мыслями о том,  как
его затормозить.
     - Тормози!!! -  нечеловеческим  голосом  возопил  Юра,  но  уже  было
слишком поздно. Мы врезались в препятствие, сломав  его.  Машина  заглохла
сама.
     - Идиот!!! - верещал Юра. - Идиот!!! Я же сказал тебе - тормози!!!
     - Сам идиот!!! - закричал я ему в ответ,  -  ты  мне  рассказал,  как
заводить, а как тормозить? Как тормозить, ты рассказал!!!
     - Педалью, дурак!!!
     - Сам дурак!!! Какой педалью?
     Леня,  сидящий  сзади,  умирал  со  смеху,  скорчившись  от  припадка
веселья. Юра разражался бранью, а я подключился к Лене  и  хохотал.  Через
пару минут, прийдя в себя от бурных эмоций, мы вернулись в лагерь.
     Юра шел по коридору с видом павлина, который имея старый  потрепанный
хвост, считает его лучшим в мире. Казалось, что он шел и искал повод  всем
встречным рассказать о таком удачном, умопомрачительном  приобретении.  Но
ни  турки,  ни  югославы,  ни  индусы  не  проявили  должного  интереса  к
происходящему. Увидев шедшего по корридору Разу - одного из  дружественных
афганцев, Юра быстрым шагом подошел к нему и спросил:
     - Ну, Раза, как дела?
     - Ничего, - ответил тот, не чуствуя подвоха.
     - Чем занимаешься? Как здоровье?
     - Ничем. А ты чем?
     - Да вот, хожу, - Юра сделал неопределенный жест. -  Скажи,  Раза,  -
как бы между прочим поинтересоволся он, - у тебя есть машина?
     - Машина? - удивленно посмотрел тот. - Да нет, нету. А чего тебе?
     - Да ничего. Я вот тут машину  купил.  -  Сообщил  Юра,  делая  такой
голос, будто он покупает машину каждый день, и  это  ему  не  радость,  не
тяжесть, а обычное дело.  Полностью  удачно  сыграть  у  него  все  же  не
получилось, и голос предательски дрожал от возбуждения.
     - Машину? - Раза спросил заинтересованным голосом и добавил.  -  Форд
желтый.
     - Да. А ты откуда знаешь? - удивленно уставился на него Юра.
     - Так мужик там всем предлагал, но  на  ней  ТЮФ  закончился,  ездить
нельзя.
     Юра весь побелел и его голос по ребячески задрожал.
     - Почему нельзя ездить? Я ездил и ничего.
     - Ничего, пока полиция тебя не поймала.
     - А... мне наплевать на полицию, - Юра, как обиженный  петушок  пошел
дальше.
     Вечером я рассказывал Кате в лицах все происшедшее, и она хохотала до
упаду. То, что Юра дурак, было давно и всем понятно, но зачем  это  каждый
раз подчеркивать?
     Зачем немец подарил Юре машину? Очень просто. Есть в  Германии  такая
хитрая штука, и называется она ТЮФ. Означает это что-то  типа  техосмотра,
который каждая машина должна проходить раз в пару лет. Если все в порядке,
то катайся еще, а нет, так нужно чинить. По закону машина без ТЮФа  ездить
не может. На очень старых машинах пройти осмотр почти невозможно, а ремонт
стоит жутко дорого. Машину проще выбросить. Но и это тоже не просто. Нужно
тащить на специальную  свалку  под  звучным  названием  "шрот"  и  платить
несколько сотен марок за перевозку и пользование свалкой.  Вот  умельцы  и
находят выход. Кто продает или отдает на  запчасти,  а  мужик  этот  решил
сделать особенно хитро и подарил азюлянту. Теперь у  него  нет  машины,  а
есть бумажка, что она продана. Нашел, короче, дурака.
     Следующие дни прошли в общем спокойно,  если  не  считать  истории  с
Юриной машиной. Ему все знакомые поочередно объясняли, что он -  дурак,  и
почему конкректно. А дурак человек  этот,  потому  что  эту  машину  нужно
регистрировать, а для этого требуется  новый  ТЮФ  и  страховка,  стоившие
денег. Юра в конце каждого разговора заявлял, что мы  -  идиоты,  а  он  -
орел, все и сам знает и во всем разбирается.  И  вот  во  вторник  история
разрешилась,  причем  так,  как  мы  и  предполагали.  Мне  даже  довелось
приложить руку ко всему этому.
     Накатавшись в очередной раз по лесу, Юра вырулил назад к лагерю.  Мне
уже несколько раз доверяли управлять ею. Попугав своих спутников до смерти
рулениями на деревья, съездами в обочины, в том числе и чуть не свалив все
авто в речку, я уже знал более или менее, куда  поворачивать  руль.  Перед
лагерем попросил у Юры покрутить еще и сделал  кругов  пять  по  площадке.
Потом поставил тачку в закуток, мы с Юрой вылезли. Леня посидел еще и тоже
решил напоследок сделать кружок. Решение оказалось почти роковым. Он завел
и  выехал  к  шоссе,  только  стал  разворачиваться,  как  вдруг  к   нему
устремились две зеленые машины  с  мигалками  и  надписями  "Polizei".  Мы
стояли  метрах  в  тридцати  и  смотрели  на  разворачивающееся   события.
Полицейские, вытащив пистолеты,  окружили  Форд  и  стали  требовать  Леню
наружу. Тот вышел. Его резко повернули и, оперев руками о капот, обискали.
Потом принялись чего-то выяснять. Поняв, что теперь наш  выход,  я  и  Юра
прогулочным шагом, не проявляя острого  желания  участвовать  в  действии,
подошли  к  группе  собравшихся.  Леню,  не  сумевшего,  видимо,   разумно
втолковать чья эта машина и что он в ней делает, уже облачали в наручники.
Мы пришли на помощь и между нами и  полицейскими  завязался  увлекательный
разговор, в итоге которого выяснили, кто владелец, как он владельцем  стал
и почему такой дурак, что им стал, и какое, собственно, отношение имеет ко
всему делу Леня. Полиция объяснила Юре то, что мы втолковывали  битые  три
дня: ездить на машине на этой по германским законам  нельзя.  Нельзя!  Это
полиция говорила, а ей не скажешь, что тебе на нее наплевать.
     Я поинтересовался, с какой стати они сюда прислали два наряда и брали
Леню, будто он - целая банда террористов. Они объяснили, что мимо проезжал
какой-то добрый человек и ему показалось  странным,  что  здесь,  рядом  с
азюлянтами,  разьезжает  машина.  По  простоте  душевной  снял  он  трубку
телефона в своей машине да и брякнул в полицию на всякий случай.
     Полиция отобрала ключи и, сообщив, что еще объявится для  продолжения
знакомства, удалилась восвояси. Наша компания  отправилась  в  лагерь  для
дальнейшего  азюлянтствования.  Юра  выгдядел  так,   будто   его   побили
собственной машиной по голове, перестал петушиться и ходил  со  слезами  в
глазах.
     - Ну, они все - идиоты, - каждые  пять  минут  констатировал  он  без
дальнейших комментариев. Они в данном случае были совершенно излишни.
     В  отличие  от  Юры,  я  от  таких  кардинальных  заявлений   пытаюсь
воздерживаться. Однако, столкнувшись с явлением в немецкой жизни  обычным,
но на себе испытав его в первый раз, я позволил себе пофилософствовать  об
этом, ожидая Катю, как обычно проводящую время у афганцев.
     Нас, граждан бывшего Советского Союза, учили  долгие  годы  подражать
образу Павлика Морозова - великого пионера - героя, отправившего отца  под
расстрел только за то, что тот хотел сберечь мешок  зерна  и  не  оставить
сына голодным. Павлик поступил не просто по зову душевному  и  из  желания
сделать папе приятное, а потому что тогда в государстве были  определенные
установки, которые мальчик и хотел  блюсти.  Вся  машина  государственного
воспитания  твердила,  что  настоящий  гражданин,   увидевший   творящееся
безобразие, должен пойти и доложить кому надо. А  что  делали  мы  в  свою
очередь? Воруют рядом - хорошо!  Значит  человек  "умеет  жить"!  Творится
безобразие, так пройдем побыстрее мимо. Чтобы нас не задело.  Единственно,
кто стучал, так или патологические случаи, или те, кто это  делал  по  той
или иной выгоде или принуждению. В народе укрепилось твердое мнение, будто
стукач - это враг народа. И  "народная  мудрость"  в  этом  есть  и  очень
глубокая: если я закрою глаза на соседа, который ворует, то и он ничего не
скажет, когда ворую я. Такое представление стало идеологией целой  страны.
И что мы, несчастные, потрепанные  азюлянты  увидели  здесь,  в  Германии?
Думали, что демократия - это такая штука, когда делай, что хочешь, хоть на
голове ходи, и всем до тебя дела нет. Ну, может в какой-нибудь Америке оно
и так... Но  здесь,  в  старой  Европе,  все  как  раз  наоборот.  Местная
демократия строится, в свою очередь, на стукачизме. Идет человек по улице,
идет прямо, не дергается, так значит все в порядке. Но вот  он  возьмет  и
встанет на голову, даже мешать никому не будет. И тут же побегут доложить.
Непорядок. Зачем человеку нужно на голове ходить? Где такой закон, чтоб на
голове ходить? Или вот ездили мы себе по дворику, никого  не  трогали,  на
шоссе не выезжали, и тем более  не  было  нам  никакого  дела  до  доброго
человека, вызвавшеко полицию, а ему показалось, что ездить по  дворику  не
положено. Вот так! А я все этот  паспорт  хочу!  А  если  они  всех  своих
стучать заставляют, у кого паспорт есть?
     С позиции бывшего советского человека, я могу сказать только то,  что
мне это непонятно. Мне просто лень было бы смотреть куда-то,  думать,  что
происходящее плохо по своей природе и содержанию, и  тем  более  утруждать
себя звонками в полицию. С позиции немцев я  понимаю,  они  поступают  так
совершенно искренне полагая, что это - их гражданский  долг,  и  если  они
сами не будут следить за порядком, то никто и не будет. Беда только в том,
что благое намерение, как всегда, умудрились  испортить.  В  этом  мы  уже
убедились позже. Сейчас можно определенно сказать,  что  азюлянту  в  этих
хитрых переплетениях не разобраться. Когда до паспортишки дотянем, то  все
и объяснят. На кого стучать, кому и сколько раз в день.

     На следующий день Борис  открыл  дело.  Он  ушел  сразу  после  обеда
куда-то, а мы сидели в тридцать третьем и посвящали себя профессиональному
занятию азюлянтов: трепали языком. Ближе  к  вечеру,  дверь  открылась  и,
тяжело ступая под тяжестью набитого рюкзака, Борис появился.  Он  светился
торжественной решимостью человека, нашедшего способ взобраться на Олимп, и
уже ощущавшего себя победителем. Даже нервный взгляд куда-то исчез.
     - Ну, чего достал, Боря?
     Он таинственно подмигнул и слегка заикающимся голосом сообщил:
     - Я вот тут решил вступить в конкуренцию.
     Он раскрыл рюкзак, и мы увидели, что тот битком набит пивом.
     - Что будет, Борис? - удивленным голосом поинтересовался я у него.
     - Во! Боря решил бизнес устроить. - Усмехаясь  сообщил  Юра,  а  Леня
добавил. - Ну все! Теперь будем тебя рэкетировать! Плати калым!
     Боря махнул рукой и принялся перекладывать бутылки в ящик. Мы за  ним
наблюдали. Справившись с задачей, он сел, достал бычок, закурил и сказал.
     - Нужно делать рекламу. Давайте, вы приводите клиентов, а я вам потом
по банке дам.
     - Не-е, Боря! Плати сначала аванс! -  запротестовал  Леня,  и  вполне
резонно по нашему мнению.
     - Конечно! Конечно! - мы поддержали.
     - Н-нет. Я могу дать сейчас в долг, а потом расчитаемся.
     Мы согласились. Пиво было выдано. Боря вытащил записную книжку. Там у
него занесены с точностью до пфеннига мелкие деньги, взятые Юрой  и  Леней
на сигареты. Он написал напротив имен "1 Б", что, видимо, означало  банку.
И собрался было и меня записать тоже. Но я подумал и  остановил  его,  дал
марку: "Потом рассчитаемся."
     Получив аванс, мы двинулись на поиск клиентов. Собравшись с  мыслями,
пришли к  выводу,  что  в  начале  полезно  проверить,  как  идет  дело  у
конкурентов. Поэтому, двинулись к Филиппу. Филипп лежал на кровати и читал
книгу. Он даже не подозревал, какие великие и страшные  события  произошли
за последние часы, и что они грозятся разрушить его бизнес.
     - Слышь, Филипп, Борода пиво решил продавать!  -  радостно  вскрикнул
Леня.
     - Да ну,  -  тот  спокойно  продолжал  лежать.  По  мнению  Лени  ему
следовало подпрыгнуть от возмущения.
     - Он тебе клиентов собьет, Филипп! - озабоченно выступил Юра.
     - Не собьет. Их много,  -  наш  друг  явно  не  хотел  постигать  всю
величину страшной угрозы.
     - А Борода хочет, чтоб мы ему клиентов искали. Он нам  по  две  банки
пива дал. - Юра выложил последний аргумент и подмигнул нам.
     - Молодец, - невозмутимый Филипп намек не поянял.
     Надо было идти ва-банк!
     - Мы тебе бы тоже могли искать, - раскрыл карты Леня.
     - Ты банку пива от меня хочешь, что  ли?  -  Филипп  простодушно  ему
улыбнулся. - Ну так  возьми.  И  так  уже  кучу  настреляли.  Что  с  вами
сделаешь...
     Мы от предложения не отказались. Филипп тоже взял банку,  все  к  ней
приложились.
     - Хорошо, - Юра уже  покраснел  от  двух  порций.  -  Ладно,  Филипп,
спасибо, мы пошли клиентов искать, если будут, мы и к тебе пошлем.
     Вышли в корридор, навстречу показалась  громада  туши  Заира.  Ему  и
выпало счастье быть нами замученным, как первому клиенту.
     - О-о, Заир! Заир, хочешь биер? - срифмовал Леня.
     Заир, похожий на глупого, но добродушного  быка,  покачал  головой  и
заявил на смеси языков, что не понимает. Мы принялись ему  втолковывать  и
он скоро понял слово "биер".
     - Биер гут! Гут биер! - взревел  он.  Мы,  решив,  что  клиент  есть,
потащили добряка к Боре.
     - Вот, Боря, Заир пива хочет! - радостно выпалили все вместе.
     - Ну гут, гут, Заир, - Боря, суетясь, достал банку и протянул ему.  -
Айн марк, - произнес он,  показав  один  палец,  а  мы  согласно  закивали
головами.
     - Ноу, - Заир потух. Он, конечно, ничего из наших объяснений не понял
и решил, что его хотят угостить.
     - Ноу марк, - он развел руками.
     Это был для нас большой облом.
     - Ладно, Боря, дай ты ему так, - начал уговаривать Юра.
     Боря упирался, но Юра сказал, что за его счет, и Заир  ушел,  победно
держа в руках банку.
     Наша рекламная компания двинулась дальше.  Афганцы  заявили,  что  не
пьют, и разговор с ними получился самый простой, потому что  они  понимали
по-русски. Югославы с нами объяснились еле-еле, но результат был  тот  же.
Огромнй рой бангладешцев засуетился, когда наша агитбригада подошла к ним.
Немецкий они не знают вообще, но по их заявлению  с  английским  у  них  в
порядке. В переговоры вступил я,  но  уже  через  минуту  понял,  что  тот
английский, который  они  знают  в  Бангладеш,  во  всем  другом  мире  не
известен. Полностью выведенный из себя, взял  банку  пива,  бывшую  у  нас
товарным образцом и, ткнув кому-то у самого носа, сказал:
     - Биер! Гут?
     - Гут! Гут! - дружно зажужжали они.
     Достав из другого кармана марку для наглядности, показал им и  сказал
для пущей убедительности:
     - Айн марк!
     Они наконец  поняли,  зажужжали  с  другой  интонацией  и  опечаленно
покачали головами. Мы плюнули.
     Пошли опять к Филиппу, слегка удрученные. Все были огорчены тем,  что
явные прибыли, уже плывшие в руки, проплыли  мимо,  а  я  просто  злой  на
бангладешцев.
     - Дай, Филипп, четыре банки, - я протянул ему деньги.
     - А чего вы? - спросил он, удивленный нашим видом.
     Ему пояснили, что все разозлены неудачей, и я по  этому  поводу  всех
угощаю, и его тоже.
     - Ладно, потом когда-нибудь, - денег он  не  взял,  а  достал  четыре
баночки, которые мы и распили, после чего все заметно повеселели.
     - А черт с ними с банками, - в  Юре  уже  притух  огонек  возбуждения
идеей обогатиться. - Я Бороде куплю пива и отдам.
     Посидели, толкнули по паре историй о своих  и  чужих  похождениях,  в
основном придуманных по ходу дела. Потом Юра завел привычную песню о  том,
что Боря - дурак, и я ретировался.